Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Л. Толстой vs союза Анны и Вронского (продолжение)
Но те моменты, на которые я обратила внимание, для Толстого – поэта патриархальности и потомственного аристократа являлись неприемлемыми в семейной жизни! Толстой-реалист показывает нам счастливых людей-созидателей новой эпохи, Толстой-моралист переворачивает все с ног на голову. Вспомним статью «Так что же нам делать?» и сравним ее положения с жизнью героев.
В глазах Толстого-моралиста красавица Анна – женщина, которая «пленяет мужчину своими плечами и локонами», ее саморазвитие – это «одурение». Хозяйственный и общественный труд Вронского ложен, т.к. он живет «трудами других», наживаясь на них (при этом помещика Левина за эксплуатацию крестьян Толстой не осуждает); соответственно, и занятия Анны «мнимы» и являются лишь «подобием труда». Аморальность и ложность этого внебрачного союза Толстой усугубляет самым страшным, на его взгляд, грехом Анны – отказом от ухода за дочерью и рождения новых детей. Анна не любит свою дочь и совершенно ею не занимается, поручив Ани заботам кормилиц и нянек. (Это, честно признаться, кажется мне у Толстого совершенно нелогичным: Анна души не чает в сыне от нелюбимого мужа, а дочь от любимого человека полностью от себя отстраняет. В жизни, как правило, все происходит наоборот, но этим фактом, Толстой хочет подчеркнуть ценность и истинность законного брака в противовес легковесной и похотливой «преступной» связи.) Более того, Анна не хочет иметь больше детей, желая остаться для Вронского привлекательной молодой женщиной. Судя по всему, Анна сделала аборт и избавилась от следующего ребенка, что приводит в ужас и Долли и самого автора. «…у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть больною, или быть другом, товарищем своего мужа, все равно мужа», - объясняет свой поступок Анна.

Для Толстого измена мужу, греховная связь, а тем более, отказ женщины от рождения детей есть потеря ею смысла жизни, замена настоящих ее ценностей на фальшивые, отступление от Закона Божьего, а посему «…самая лучшая часть ее души … быстро зарастала в той жизни, которую она вела», и Анна это понимала.

Кара за отступничество настигает Анну, а с ней и Вронского, очень быстро.
Свет отворачивается от любовников, порицает их связь, они вынуждены прямо-таки бежать из Петербурга. Дворяне высшей пробы, аристократы, практически, став изгоями своего круга, они «опускаются» до контактов с разночинцами – людьми, стоящими на более низкой социальной ступени. Кого принимают в своем доме Вронский и Анна? На обед, где присутствует Долли, приглашены мелкопоместные дворяне, «управляющий, немец, очень хороший и знает свое дело. Алексей очень ценит его. Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест ножом... но очень хороший доктор. Потом архитектор...». Там же Толстой еще раз подчеркивает незаконность и греховность связи Вронского и Анны, бесправность положения Анны как любовницы, акцентируя внимание Долли на распоряжениях Вронского за обедом: «И по взгляду Алексея Кирилловича … она поняла, что все это делается и поддерживается заботами самого хозяина. … Анна была хозяйкой только по ведению разговора».

Потеряв желание и способность рожать детей, а с ними смысл жизни и душевное спокойствие, по воле писателя Анна все более углубляется в похотливые, плотские отношения с Вронским, опутывая и душа его любовными сетями, стараясь заменить собой всех и вся. «Мнимый» труд уже не спасает и не отвлекает любовников от пустоты их отношений. Попутно Анна очаровывает молодых мужчин, в том числе и Левина, но одновременно с этим она жестоко ревнует Вронского ко всем знакомым барышням (иногда не без причины), боясь потерять его и как любовника и как содержателя. Анна превращается в хищную, жестокую, истеричную и навязчивую любовницу. «Моя любовь всё делается страстнее и себялюбивее, а его всё гаснет и гаснет. … У меня всё в нем одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он всё больше и больше хочет уйти от меня. … Он говорит мне, что я бессмысленно ревнива … Я не ревнива, а я недовольна. … Если б я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим. И я этим желанием возбуждаю в нем отвращение, а он во мне злобу, и это не может быть иначе. … Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, - да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это - ад! А это-то и есть. Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть», - вот какие мысли одолевают Анну перед самоубийством.
Настоящая любовь закончилась (или Анне так кажется), заполнить душевную пустоту нечем, жить незачем – к такому неутешительному итогу жизни Анны и ее «преступной» связи подводит читателя Толстой. Вдребезги разбивается и жизнь Вронского после смерти Анны, реабилитации не будет – кара Толстого беспощадна.

Картина падения Анны, крах греховной любви описаны Толстым так ярко, так гениально, что у читателя не остается сомнений в закономерности такого исхода. Но… возможен ли другой вариант развития отношений между любовниками? Как показывает история – да! Я уже приводила примеры жизни М. А. Сухотиной, А. К. Толстого, бабушки Софьи Андреевны Толстой (см. главу XI Союз Вронского и Анны (продолжение) ). При огромном количестве незаконных союзов в то время, наверняка, были и другие случаи счастливых связей, как с детьми, так и бездетных. Кстати, сам же Толстой об этом проговаривается в романе словами княжны Варвары: «Они живут совершенно как самые лучшие супруги; их будет судить Бог, а не мы. А разве Бирюзовский и Авеньева... А сам Никандров, а Васильев с Мамоновой, а Лиза Нептунова... Ведь никто же ничего не говорил? И кончилось тем, что все их принимали».
Так что нагнетание ситуации по ходу повествования и трагизм концовки романа – это дело рук самого автора, не желавшего благополучного исхода для внебрачного союза вполне буржуазного европейского типа.

«А счастье было так возможно, так близко…». Пофантазируем? Анна, отказавшись от рождения других детей, продолжает заниматься саморазвитием, благотворительностью, хозяйственной деятельностью, воспитанием дочери. С Вронским у них полная идиллия в отношениях: период страсти прошел, но духовное единение, интеллектуальное совпадение, любовь и взаимное уважение-то остались! Они растят ребенка в любви и согласии, живут в достатке, т.к. Вронский – отличный хозяин. Постепенно вполне могут наладиться и уважительные отношения пары с Карениным, предпосылки к этому в романе есть. А значит, и Сережа не будет отдален от матери. В конце концов, свет примет пару так же, как принял всех тех, о которых говорила княжна Варвара, как принял реальных исторических лиц (см. там же). Ну а в 1891г. Вронский смог бы узаконить свою дочь, и без прав и наследства она бы не осталась (см. XI Союз Вронского и Анны (продолжение) Историческая справка. Семья в пореформенной России.
Кризис патриархальной семьи второй половины XIXв.).

Тем не менее, Толстой не пошел по пути описания трудного, но вполне достижимого счастья для этого союза. Камертоном трагической судьбы Анны звучат слова несчастной любимой сестры Толстого Марии Николаевны: «… все то, что незаконно, никогда не может быть счастием». Нести свой крест даже в несчастливом браке, жить ради детей – вот что, по мнению Толстого, должна делать настоящая женщина, исполняя свое главное предназначение на Земле. Никаких разводов, никаких незаконных сожительств, никакой внебрачной любви и внесемейного личного счастья, только служение мужу и детям – исполнение своего долга перед Богом.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Л. Толстой vs союза Анны и Вронского
Итак, исторические реалии России второй половины XIXв. в вопросах развития семьи и положения женщин и взгляд на них писателя Толстого диаметрально противоположны.
В действительности патриархальная семья неуклонно разрушается, создается новый тип семьи, более демократической, уважающей права всех ее членов. Толстой же идеализирует старую патриархальность с авторитарным руководством отца семейства, не признавая новых реалий.
В действительности женщина начинает осознавать себя полноценным членом общества, самостоятельной личностью, имеющей право на саморазвитие, самообеспечение и обустройство своей жизни по собственному желанию. Толстой загоняет женщину обратно в узкие рамки домостроя, отводя ей роль только помощницы мужа, домохозяйки и матери, отказывая в личностном развитии, считая его «одурением».
В действительности образовывается все больше счастливых союзов, созданных по любви и взаимному уважению, где муж и жена – равноправные партнеры, а дети появляются только в результате желанной беременности. Толстой не отрицает возможности брачного соединения по любви, но настаивает на патриархальном устройстве семьи, по принципам, описанным выше, и не приемлет контроля над рождаемостью.
В действительности адюльтеры, разъезды опостылевших друг другу супругов, соединения любовников в «гражданских» браках и рождение детей в таких союзах становятся обыденным явлением. Общество к нему относится все более и более лояльно. Толстой же призывает отказываться от личного счастья, если оно выходит за рамки семейных уз, беспрекословно подчиняться брачному установлению и супружеской верности даже в несчастливых, тиранических семьях, а также направить общественное мнение на порицание разрыва законных брачных союзов и создание незаконных связей, не принимая во внимание причины произошедшего.
Эти толстовские принципы семейных отношений, четко оформленные им в статье «Так что же нам делать?» и других, впервые прозвучали в романе «Анна Каренина».

Как я уже говорила, роман явился ответом Толстого на множество вопросов, стоящих перед обществом пореформенной России, в том числе и на вопросы семьи, брака, прав женщин. Ответ писателя звучит в полном соответствии с его взглядами и принципами, изложенными выше, которые раз установившись, уже не менялись.
Как мы знаем, Лев Николаевич изначально задался целью осудить неверность и развод, вызвать у читателя негативное отношение к описываемым героям, для чего он использовал прямо-таки карикатурные их изображения (см. главу V История создания романа, главу VII Семья Карениных (окончание). Анна).
По раннему конспективному наброску произведения героиня – жалкая неверная жена, влюбившаяся в красивого молодого аристократа и изменяющая с ним своему кроткому, доброму, но чудаковатому мужу. Женщина преступает все моральные устои, беззастенчиво лжет близким, пренебрегает нормами поведения замужней дамы, бравирует свободой своего поведения и своих суждений о любви. Светское общество отворачивается от любовников. Анна и Вронский находят единомышленников только среди «дурно воспитанных нигилистов» - писателей, музыкантов, художников, посещающих их. Но незаконная связь радости любовникам не доставляет, Анна жестоко ревнует Вронского, мучается ложностью своего положения, пытается завлекать мужчин и стать «выше» общества, «построить себе высоту, с которой бы презирать тех, которые ее презирали», что ей не удается. В итоге, ей остаются одни «животные отношения» с любимым человеком и роскошь жизни. Анна не выдерживает такого существования и кончает самоубийством.
В окончательном варианте художественное оформление истории союза Анны и Вронского отошло от карикатурности, стало реалистичным, утратились некоторые детали и добавились новые, что-то видоизменилось, но внешняя канва повествования, как мы видим, сохранилась.

И мы снова возвращаемся к вопросу, поставленному в начале этой главы: почему же Толстой отказал Вронскому и Анне в возможностях счастья и прочного соединения? Зная исторические реалии второй половины XIXв. в вопросах семьи и брака, мировоззренческие принципы Толстого, его взгляды на общество в целом и семью как ячейку этого общества, я убеждена, что основа выбора Толстым такого пути развития жизни героев романа состоит в его стойком неприятии развивающегося капиталистического строя в России и всех изменений, которые он несет, в том числе изменений в семейном укладе, личностных приоритетах, моральных и нравственных ценностях.
В самом деле, союз Вронского и Анны – это наглядная иллюстрация дворянской семьи нового типа, т.н. «новой идейной дворянской семьи», по градации докт. ист. н. Веременко В.А. (см. главу XI Союз Вронского и Анны (продолжение) Историческая справка. Семья в пореформенной России. Дворянская семья в пореформенной России), переходящей в семью «буржуазного» типа европейского образца (см. главу XI Союз Вронского и Анны (продолжение) Историческая справка. Семья в пореформенной России. Кризис патриархальной семьи второй половины XIXв. (окончание)).

Чтобы убедиться в этом, вернемся к роману, части 6, главам XVIII - XXV.
Анна уже разъехалась с мужем и жила в незаконном браке с любимым человеком – Вронским – в его богатом поместье в Воздвиженском.
Анна и Вронский показаны вполне счастливыми и благополучными людьми: они воспитывают дочь, богаты, молоды, здоровы, хороши собой и по-настоящему любят и переживают друг за друга. «Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. », - говорит Анна.

Их дом прекрасно обустроен и роскошно оформлен, хозяйство в Воздвиженском поставлено на широкую ногу, Вронский, крупный землевладелец нового типа, не испытывает тех трудностей в ведении сельского хозяйства, с которыми сталкивается Левин. Он выписывает сельскохозяйственные машины из-за границы, полевые работы ведутся четко по заданному графику, без сбоев и халатности в работе крестьян, от которых так страдал Левин. Вронский оказался более крепким и умелым хозяйственником: расчетливым, бережливым, рациональным; состояние его планомерно увеличивалось. Кроме того, в имении Вронского строилась большая больница, оборудованная по последнему слову техники (как заметил Свияжский, «это будет в России единственная вполне правильно устроенная больница»).
Со всей серьезностью занимался Вронский и земскими делами, считая это своим долгом: «Я считаю, что для меня обязанность отправляться на съезд, обсуждать дело мужика о лошади так же важна, как и все, что я могу сделать. И буду за честь считать, если меня выберут гласным. Я этим только могу отплатить за те выгоды, которыми я пользуюсь как землевладелец. К несчастию, не понимают того значения, которое должны иметь в государстве крупные землевладельцы».

Анна во всем оказывает поддержку Вронскому, становясь для него не просто любовницей, а другом, помощницей и умной советчицей. Она по праву называет его «мужем», что явно коробит Толстого. Анна вникает во все тонкости строительства больницы, к ее мнению и замечаниям прислушиваются специалисты. Вспомним разговор Анны с архитектором:
«— Фронтон все выходит ниже, — ответил он [Вронский – прим. моё] Анне, которая спросила, в чем дело.
— Я говорила, что надо было фундамент поднять, — сказала Анна.
— Да, разумеется, лучше бы было, Анна Аркадьевна, — сказал архитектор, — да уж упущено.
— Да, я очень интересуюсь этим, — отвечала Анна Свияжскому, выразившему удивление к ее знаниям по архитектуре. — Надо, чтобы новое строение соответствовало больнице. А оно придумано после и начато без плана».
И далее Толстой отмечает: «…все предметы, которыми занимался Вронский, она изучала по книгам и специальным журналам, так что часто он обращался прямо к ней с агрономическими, архитектурными, даже иногда коннозаводческими и спортсменскими вопросами. Он удивлялся ее знанию, памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в книгах то, о чем он спрашивал, и показывала ему.
Устройство больницы тоже занимало ее. Она не только помогала, но многое и устраивала и придумывала сама».

Да, это, действительно, был союз единомышленников, двух свободных, равноправных, самодостаточных, интересных друг другу, любящих людей. Это был совершенно новый союз, кардинально отличающийся от патриархальных браков Облонских, Левиных, Анны с Карениным. Такой союз мог возникнуть только в новую, капиталистическую эпоху.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Л. Толстой о женском и семейном вопросе.
Л. Толстой работал над «Анной Карениной» практически целое десятилетие: задуман роман был еще в феврале 1870г., начало написания приходится на 1873г., первая напечатанная часть вышла в 1875г., и, наконец, весь труд был завершен в 1877г. Роман издавался частями в журнале «Русский вестник» в течение трех лет (1875, 1876, 1877гг.), целиком исправленное и дополненное книжное издание вышло в 1878г. Известно также, что Толстой писал это произведение очень трудно и тщательно. Постоянные переработки и дополнения написанного, отвлечения от романа на долгие периоды и занятия совершенно другими трудами: педагогикой и публицистикой по этому вопросу, созданием «Азбуки», организацией яснополянской школы, семейными делами, изучением греческого языка, философией и религией, и вновь спонтанные возвращения к «Анне Карениной» – все говорит о том, какая огромная мыслительная деятельность велась Толстым в это сложное для написания романа время. О работе над книгой он писал Ф. А. Страхову: «…И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Облонский и какие плечи у Карениной, то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собой для выражения себя; но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна и без того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслию (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами нельзя, а можно только посредственно словами, описывая образы, действия, положения. Вы все это знаете лучше меня, но меня занимало это последнее время…» (апрель 1876) (выделено мной).
Софья Андреевна вторит мужу: «Левочка за писание свое еще не взялся, и меня это очень огорчает. Музыку он тоже бросил и много читает, и гуляет, и думает, собирается писать» (из письма сестре, Т. А. Кузминской, от 19 октября того же года), «Левочка совсем не пишет, в унынии, и все ждет, когда уяснится у него в голове и пойдет работа» (из письма сестре, Т. А. Кузминской, от 11 ноября того же года) (выделено мной).
И только когда все «уясняется», работа над романом не просто продолжается, она кипит! Страхов о работе Л. Толстого над романом «Анна Каренина»: «А вообще — как много он думает, как много работает головою, — этому я всегда удивлялся, это поражало меня как новость при каждой встрече, и только этим обилием души и ума объясняется сила его произведений».

Я акцентирую внимание на продолжительности написания книги и особенностях работы над ней, чтобы подчеркнуть простую мысль: Толстой в этом романе высказывал только свои собственные, выстраданные, суждения по всем затронутым вопросам, включая и семейный, в том числе и семейный вопрос Анны. История Анны в романе – это не женский мелодраматический романчик на потребу чувствительным барышням и не объективное зеркальное отражение исторических реалий, это пристрастный взгляд писателя на свое время и современников через призму собственного религиозного, философского, социального, политического мировоззрения. За, практически, десятилетие обдумывания и написания Толстым романа в реальной жизни России произошли крупнейшие необратимые изменения, которые не только ни на йоту не поколебали убеждений писателя, но, напротив, утвердили его в своей правоте.
Каковы же были взгляды Толстого на семейный и женский вопрос в современном ему обществе?

Приведу большую цитату из статьи Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?» 1885г., вполне раскрывающую его точку зрения на эти проблемы. В данном отрывке Толстой определяет главные законы существования людей: «Как сказано в Библии, мужчине и женщине дан закон: мужчине закон труда, женщине закон рождения детей» (выделено мной), под трудом мужчины подразумевается земледельческий и другой физический труд – истинный, по мнению писателя. Далее Толстой предупреждает: «Отступление общее всех мужчин от закона уничтожает людей тотчас же; отступление всех женщин уничтожает людей следующего поколения». И продолжая свою мысль, описывает положение женщин, женский и семейный вопросы, взгляды феминисток, как он их понимает, излагает свое видение и решение проблемы в современном ему капиталистическом обществе.

Отступление от закона Божьего началось при разделении богатых и бедных и при отходе слоя богатых людей от физического труда с давних времен до начала капитализма.
«Отступления от закона женщин почти не было. Оно выражалось только в проституции и в частных преступлениях убивания плода. Женщины круга людей богатых исполняли свой закон, тогда как мужчины не исполняли своего закона, и потому женщины стали сильнее и продолжают властвовать и должны властвовать над людьми, отступившими от закона и потому потерявшими разум. Говорят обыкновенно, что женщина (парижская женщина, преимущественно бездетная) так стала обворожительна, пользуясь всеми средствами цивилизации, что она этим своим обаянием овладела мужчиной. Это не только несправедливо, но как раз наоборот. Овладела мужчиной не бездетная женщина, а мать, та, которая исполняла свой закон, тогда как мужчина не исполнял своего. Та же женщина, которая искусственно делается бездетною и пленяет мужчину своими плечами и локонами,— это не властвующая над мужчиной женщина, а развращенная мужчиной, опустившаяся до него, до развращенного мужчины, женщина, сама, так же как и он, отступающая от закона и теряющая, как и он, всякий разумный смысл жизни. Из этой ошибки вытекает и та удивительная глупость, которая называется правами женщин. Формула этих прав женщин такая: а! ты, мужчина,— говорит женщина,— отступил от своего закона настоящего труда, а хочешь, чтобы мы несли тяжесть нашего настоящего труда? Нет, если так, то мы, так же как и ты, сумеем делать то подобие труда, которое ты делаешь в банках, министерствах, университетах, академиях; мы хотим, так же как и ты, под видом разделения труда, пользоваться трудами других и жить, удовлетворяя одной похоти. Они говорят это и на деле показывают, что они никак не хуже, еще лучше мужчин умеют делать это подобие труда.
Так называемый женский вопрос возник и мог возникнуть только среди мужчин, отступивших от закона настоящего труда. Стоит только вернуться к нему, и вопроса этого быть не может. Женщина, имея свой особенный, неизбежный труд, никогда не потребует права участия в труде мужчины — в рудниках, на пашне. Она могла потребовать участия только в мнимом труде мужчин богатого класса.

Но на моей же памяти началось и отступление женщины от закона, т.е. падение ее, и на моей памяти оно все дальше и дальше совершается. Женщина, потеряв закон, поверила, что ее сила в обаянии прелести или в ловкости фарисейского подобия умственного труда. А тому и другому мешают дети. И вот с помощью науки на моей памяти сделалось то, что среди богатых классов явились десятка способов уничтожения плода. И вот женщины-матери, одни из богатых классов державшие в своих руках власть, выпускают ее для того, чтобы не уступить уличным девкам и сравняться с ними. Зло уже далеко распространилось и с каждым днем распространяется дальше и дальше, и скоро оно охватит всех женщин богатых классов, и тогда они сравняются с мужчинами и вместе с ними потеряют разумный смысл жизни. Но еще есть время.

Жены-матери богатых классов, спасение людей нашего мира от тех зол, которыми он страдает, в ваших руках!
Не те женщины, которые заняты своими талиями, турнюрами, прическами и пленительностью для мужчин и против своей воли, по недоглядке, с отчаянием рожают детей и отдают их кормилицам; и не те тоже, которые ходят на разные курсы и говорят о психомоторных центрах и дифференциации и тоже стараются избавиться от рождения детей с тем, чтобы не препятствовать своему одурению, которое они называют развитием, а те женщины и матери, которые, имея возможность избавиться от рождения детей, прямо, сознательно подчиняются этому вечному, неизменному закону, зная, что тягость и труд этого подчинения есть назначение их жизни. Вот эти-то женщины и матери наших богатых классов те, в руках которых больше, чем в чьих-нибудь других, лежит спасение людей нашего мира от удручающих их бедствий. Вы, женщины и матери, сознательно подчиняющиеся закону бога, вы одни знаете в нашем несчастном, изуродованном, потерявшем образ человеческий кругу, вы одни знаете весь настоящий смысл жизни по закону бога, и вы одни своим примером можете показать людям то счастие жизни в подчинении воле бога, которого они лишают себя. Вы одни знаете те восторги и радости, захватывающие все существо, то блаженство, которое предназначено человеку, не отступающему от закона бога. Вы знаете счастие любви к мужу — счастие не кончающееся, не обрывающееся, как все другие, а составляющее начало нового счастия — любви к ребенку.

Если вы такие, то вы не скажете ни после двух, ни после двадцати детей, что довольно рожать, как не скажет 50-летний работник, что довольно работать, когда он еще ест и спит и мускулы его просят дела; если вы такие, вы не свалите с себя заботы кормления и ухаживания на чужую мать, как не даст работник другому человеку кончать его начатую и почти конченную работу, потому что в этой работе вы кладете свою жизнь, и потому тем полнее и счастливее ваша жизнь, чем больше этой работы. А когда вы такая — и такие еще есть, к счастию людей,— то тот же закон исполнения воли бога, которым вы руководитесь в своей жизни, вы приложите и к жизни вашего мужа, и ваших детей, и близких вам.

Только та женщина-мать, которая смотрит на свое рождение детей как на неприятную случайность, а на свои удовольствия любви, удобства жизни, образования, общественности как на смысл жизни, будет воспитывать детей так, чтобы они имели как можно больше удовольствий и как можно больше пользовались ими: будет сладко кормить, наряжать, искусственно веселить их, будет учить их не тому, что бы сделало их способными к самоотверженному с опасностью жизни и до последних пределов напряжения мужскому и женскому труду, а тому, что бы избавило их от этого труда. Только такая женщина, потерявшая смысл своей жизни, будет сочувствовать тому обманному, фальшивому мужскому труду, при котором муж ее, освободив себя от обязанности человека, имеет возможность пользоваться вместе с нею трудами других. Только такая женщина будет выбирать такого же мужа своей дочери и оценивать людей не тем, что они сами такое, а тем, что с ними связано: положением, деньгами, уменьем пользоваться чужими трудами.

Настоящая же мать, зная на деле волю бога, к исполнению ее будет готовить и детей своих… Такая мать сама родит, сама выкормит, сама будет, прежде всего другого, кормить и готовить пищу детей, и шить, и мыть, и учить своих детей, и спать, и говорить с ними, потому что в этом она полагает свое дело жизни (выделено автором). Только такая мать не будет искать для своих детей внешних обеспечений в деньгах своего мужа, в дипломах детей, а будет воспитывать в них ту самую способность самоотверженного исполнения воли божией, которую она в себе знает, способность несения труда с тратою и опасностью жизни, потому что знает, что в этом одном обеспечение и благо жизни. Такая мать не будет спрашиваться у других, что ей делать,— она все будет знать и ничего не будет бояться.
…Только мать может перед смертью спокойно сказать тому, кто послал ее в этот мир, и тому, кому она служила рождением и воспитанием любимых больше себя детей, только она может спокойно сказать, сослужив ему положенную ей службу: «Ныне отпущаеши раба твоего». А это-то и есть то высшее совершенство, к которому, как к высшему благу, стремятся люди.
Вот такие-то, исполнявшие свое призвание женщины властвуют властвующими мужчинами; такие-то женщины готовят новые поколения людей и установляют общественное мнение, и потому в руках этих женщин высшая власть спасения людей от существующих и угрожающих зол нашего времени.
Да, женщины-матери, в ваших руках, больше чем в чьих-нибудь других, спасение мира!» (курсив мой)

***

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Историческая справка. Семья в пореформенной России.
Дворянская семья в пореформенной России
(по д-р ист. н. Веременко В. А. «Эволюция дворянской семьи в условиях модернизации России: вторая половина XIX - начало XX вв.»)

Дворянская семья в процессе своей эволюции во второй половине XIX-начале XX вв. прошла следующие этапы.
Первый – до начала 1860-х гг. – преобладающей формой был брак дворян «по сговору»; дворянская семья была достаточно стабильной структурой с крайне редкими случаями разъездов и разводов; внутрисемейное распределение обязанностей характеризовалось исключительным участием мужа в общественной деятельности и добыванием материальных средств, в сферу деятельности жены входило управление домашним хозяйством; родители играли эпизодическую роль в воспитании детей, осуществляя над ними самый общий контроль, а также организуя карьеру юноше и брачную партию девушке.

На втором этапе – середина 60-х-70-е гг. XIX в. – возросла возможность заключения брака по свободному выбору, однако такая возможность нередко использовалась дворянками как средство достижения независимости (фиктивный брак); увеличилось число разъездов супругов, преимущественно под воздействием «новых веяний» и материальных проблем; сложились три группы семей – «старая дворянская семья», «новая идейная» и «новая практическая дворянская семья»*.

Третий период – 80-90-е гг. XIX в. – в дворянской среде формируется идеал супружеского союза, основанного исключительно на свободном выборе и взаимной симпатии, изменяется характер дворянского брака и происходит переосмысление роли «любви» в семейных отношениях; при невозможности оформления отношений «гражданский брак» оценивался обществом как приемлемый; разъезды супругов стали повсеместным явлением, росло число разводов по «прелюбодеянию»; «старая дворянская семья» окончательно сдала позиции двум новым типам; воспитание и образование девочек все больше приближалось по своим целям и задачам к воспитанию мальчиков.

Четвертый период – начало XX в. – разъезды супругов приобрели массовый характер, развод перестал быть исключительным явлением; преобладала «новая практическая дворянская семья»; уход, а также образование и воспитание детей всех возрастов сосредоточилось в руках матери; характер воспитания и образования как мальчиков, так и девочек предполагал практическую направленность, ориентированную на получение достойной профессии.

*В процессе происходивших изменений во второй половине XIX - начале XX в. сформировались три типа дворянской семейной организации: «старая дворянская семья», «новая идейная» и «новая практическая» дворянская семья.
Первый тип («старая дворянская семья»). Под ним подразумевается тип внутрисемейного распределения обязанностей между супругами, при котором исключительно мужчина участвовал в общественной деятельности и занимался материальным обеспечением семьи, а женщина управляла домашним хозяйством, осуществляя, преимущественно, контроль над прислугой. «Старая дворянская семья», преобладавшая в середине XIX в., с течением времени все больше уступала место двум «новым» типам.
Второй тип («новая идейная дворянская семья») проявился в 60-е гг., но серьезное распространение приобрел в 80-е гг. XIX в. Для него было характерным участие в общественной и профессиональной деятельности не только мужа, но и жены.
Причем определяющим стимулом к получению образования и занятости замужней дворянки вне дома были, прежде всего, не материальные мотивы (хотя в ряде случаев они могли играть дополнительную роль), а желание «развиться» и стремление доказать свою самоценность.
Третий тип («новая практическая дворянская семья») возник, прежде всего, не как следствие проникновения феминистических идей, а стал результатом экономических перемен в жизни дворянства под воздействием буржуазных реформ и мирового аграрного кризиса. Данный тип, ставший достаточно заметным явлением еще в 1860-е гг., к началу XX в. занял лидирующее положение среди полных дворянских семей и господствовал в раздельных. Внутрисемейное распределение труда здесь предполагало обязательное участие не только мужа, но и жены в поддержании материального благополучия «дома», причем в форме ее активного «трудового вклада» в семейный бюджет.
(Так, середина 60-х годов ХIХ века стала временем крушения мелких дворянских хозяйств, массового разорения мелкого дворянства, выталкивания его из деревни в город. Этот класс И. В. Стасова образно назвала «помещичьим пролетариатом». Русская интеллигентная девушка была просто вынуждена принимать участие в труде семьи, так как ее не устраивало положение приживалки.)

Несмотря на серьезные изменения уклада жизни дворянской семьи, представления и «старых», и «новых» дворянских семей о «нормальном» распределении тендерных ролей мало изменились. Согласно этим патриархальным представлениям муж должен материально обеспечивать семью, занимать лидирующее положение не принуждением, а силой своего авторитета; жена же вне зависимости от того, имеет ли она какое-либо дело вне дома или нет, внутри семьи должна принимать на себя вторичное положение хозяйки и помощницы ее главы. Различные стороны жизни детей, как главного предмета заботы и попечения, определяются родителями совместно, в случае же отсутствия общего решения последнее слово остается за отцом.

Кризис института христианского брака во второй половине XIX-начале XX в. наиболее очевидно проявлялся именно в жизни дворянской семьи. В данной социальной группе более чем в других сословиях была распространена практика разъездов супругов.
Число разводов росло, опять-таки, преимущественно среди дворян. Ширились конфликты «отцов и детей» в законных семьях. Увеличивалось количество незаконных (внебрачных) детей. Положение последних было особенно тяжелым в связи с крайне затрудненной процедурой узаконения и усыновления, действовавшей для потомственных дворян и (в меньшей степени) для других привилегированных сословий. Внутреннему разладу дворянской семьи способствовали многообразные материальные проблемы: тяготы жизни на одно жалование; вызванные серьезными пробелами в пенсионном, социальном и опекунском законодательстве, опасения за судьбу жены и детей в случае болезни или смерти дворянина; трудности в решении вопросов наследования (незначительность доли супруга и дочерей в родовом имении, полное отсутствие права родителей на наследство в данном имуществе, раздробление имения между наследниками и т.д.).

Можно выделить несколько наиболее важных причин, приводивших к тому, что именно в этой среде столь широко были распространены раздельное жительство супругов, разводы, свободные сожительства, конфликты родителей и детей и т.д. Это, во-первых, значительно более уважительное, чем в других сословиях, отношение к ценности человеческой личности, к ее свободе, представление о невозможности для женщины-дворянки подвергаться не только физическому, но и моральному насилию, а следовательно, и нежелание мириться с подобным отношением к себе. По мере утверждения практики Великих реформ 1860-1870-х гг. и роста «интеллигентности» все больше представителей первенствующего сословия (причем не только мужчины, но и женщины) начинали исповедовать эти принципы и в политической, и в семейной жизни. Новый взгляд дворянки на себя как на человека, достойного уважительного отношения в семье, во многом сформировался в результате подъема уровня ее образования, распространения внесемейной занятости женщин, пропаганды взглядов феминисток в печати, на разного рода собраниях и митингах. Во-вторых, сложившийся в дворянской среде в 70-80-е гг. XIX в. идеал супружеского союза, созданного по собственному выбору, вступающих в него лиц, и построенного исключительно на взаимной привязанности стал мощным ударом по институту христианского брака, т.к. в обществе все чаще признавалась невозможность супружества без любви, но в то же время допускалось сожительство людей не имеющих возможности придать своей семьи официальный статус. В-третьих, осуществить более или менее официальный разъезд, а тем более «организовать» развод могли себе позволить лишь достаточно обеспеченные люди, к тому же имевшие определенный образовательный багаж и связи. В-четвертых, следует обратить внимание и на то, что оценка того или иного отхода от семейного канона как явления «неприличного» напрямую зависела от степени его распространенности в определенной социальной среде, т.е. чем чаще среди дворян встречались разъезды супругов, разводы, «гражданские браки», узаконения внебрачных детей и т.п., чем более терпимо к ним относились, тем, следовательно, более благоприятные условия создавались для распространения этих явлений. В-пятых, можно выделить интенсивность общения русских дворян с иностранцами (европейцами) и соответствующее влияние на них западных норм, правил, обычаев поведения. Чем чаще люди выезжали за границу, чем больше времени там проводили, тем привычнее, обыденнее для них становились уже достаточно широко распространенные в Европе явления, тем легче было переносить, осознанно или нет, такой же взгляд и на практику функционирования семейно-брачной сферы в России.

Широко задуманные реформы семейно-брачных отношений в России провалились по тем же причинам, что и попытки реорганизации и «либерализации» российских политических институтов (создание Думы – российского парламента; принятие новых государственных законов): все они тормозились архаичным, отжившим самодержавным строем. «Семейные» реформы вязли в устаревших нормах «неписаного» семейного права, уходивших корнями в автократический, «домостроевский» строй российской семьи. Создавалась парадоксальная ситуация, когда законодателю легче было «обойти» любыми способами старые негодные семейные нормы, нежели реформировать систему семейного права в России в целом.

Постепенно на практике сложились особые административные правила, определявшие как условия, так и схему предоставления человеку тех или иных, нигде не прописанных или прямо противоречащих закону семейных прав. Вместе с тем, наличие такой административной регламентации не мешало осуществлению в массовом порядке чиновничьего произвола. При прочих равных условиях дворяне, как правило, имели преимущество в решении своих дел над недворянами, а в общей массе дворян значительно более высокими шансами на успех своего ходатайства обладали представители известных фамилий и лица, имевшие высокую протекцию.

***

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Историческая справка. Семья в пореформенной России.
Кризис патриархальной семьи второй половины XIXв. (окончание).
Что же явилось причиной всех перемен в семейных отношениях в пореформенной России? Ответ очевиден: установление нового, капиталистического, строя и связанные с ним бурные экономические и социальные преобразования.

Господствующие образцы семейной жизни в дореформенной России давала патриархальная крестьянская семья, по словам Б.Н. Миронова, — «маленькое абсолютистское государство» и в то же время «община в миниатюре».
В новой России такие большие крестьянские патриархальные семьи ломались: из-за обеднения, обезземеливания, безденежья мужчины-отцы семейств уходили из деревень в города на заработки (т.н. «отходничество»), жены с детьми оставались дома на хозяйстве. Таким образом, главами семейств, фактически, становились женщины – независимые и самостоятельные. Длительное пребывание мужчин в городе зачастую, практически, приводило к распаду семей, существовавших лишь номинально из-за невозможности развода супругов.
Для городов того времени было характерно преобладание мужского населения над женским, так, в Санкт-Петербурге это соотношение было примерно 6:4. Не удивительно, что при таких условиях нормой жизни становились незаконное сожительство, продажная любовь, обзаведение содержанками.
Следствием отходничества явился не только рост незаконных сожительств, но и распространение в сельской местности сифилиса и других венерических заболеваний, приносимых мужьями, возвращавшимися из городов «на побывку», что вызывало тревогу медиков.

Развитие товарно-денежных отношений, расслоение крестьянства и увеличение количества наемных работников в деревне, а также участие отдельных членов семей в капиталистическом производстве вне семьи приводили к тому, что многодетность начинала терять свое экономическое значение. Исчезала необходимость в больших семьях, состоящих из нескольких поколений, начались семейные разделы. Из большой патриархальной семьи, где под одной крышей уживаются несколько ветвей и поколений близких родственников под главенством отца семейства, выделяются малые семьи, состоящие из супругов с детьми или без них. Конечно же, в деревне все эти изменения происходили крайне медленно, функции крестьянской семьи, как семьи производственного характера, способствовали сохранению половозрастного разделения труда и различных обязанностей её членов, независимо от того, была ли семья малая или оставалась неразделенной. Развивающиеся капиталистические отношения подтачивали патриархальный уклад деревенской неразделенной семьи, но до конца XIX – начала XXв. крестьянская семья по своей сути так и осталась полупатриархальной.

Тип малой семьи, включавшей родителей и детей (два поколения) быстрее распространялся в городах, там наблюдалось существенное снижение рождаемости, в том числе, и за счет нелегальных абортов. Если в среднем по России количество детей в семье считается в 5-7 человек, то в рабочих семьях Петербурга было лишь 1-2 ребенка. В городах же возрастало число людей, не состоявших в браке вообще. Отказы от законного брака и снижение рождаемости были обусловлены низким уровнем жизни бедных слоев населения и стремлением горожан обоего пола к получению образования и экономической независимости.

Таким образом, большая патриархальная семья с жесткими авторитарными методами управления семейным коллективом уступала место новым формам брачных отношений, при этом изменялась не только форма, но и их сущность. Как писал известный русский социолог М. Ковалевский, «инстинкт индивидуализма подрывает и рушит здание семейной общины. Дробя патриархальную семью, индивидуализм оказывает влияние на все стороны ее быта: индивидуальная семья составляет теперь одну из основ нашего общественного строя. Характеризуя индивидуальную семью, мы должны указать на то, что она представляет из себя союз, заключенный по добровольному соглашению, что члены этого союза тесно связаны друг с другом соблюдением взаимных обязанностей и общих прав, что в отношениях между супругами стремится установиться равенство. Обоюдность привилегий и обязанностей сообщает индивидуальной семье совершенно новый характер: она становится союзом между равноправными лицами».

Итак, в городе постепенно стала складываться семья «буржуазного» типа европейского образца. Она не была похожа на традиционную русскую крестьянскую семью с многочисленными детьми и ближайшими родственниками в качестве необходимой рабочей силы, с безусловным подчинением авторитарному управлению главы семьи. У нее не было ничего общего и со старой барской семьей с многочисленными родными, приживалами, дворней, прислугой и т.д. Новый вид семьи состоит из супругов и небольшого количества детей. В такой семье больше демократизма, супругов связывают взаимные чувства, что способствует укреплению их верности друг другу, женщины и дети пользуются гораздо большим уважением и вниманием, наряду с обязанностями получая больше прав. Все члены семьи имеют возможность саморазвития и расширения круга своих интересов, выводя их за пределы домашних бытовых и хозяйственных вопросов. Над супругами не довлеют ближайшие родственники, и все семейные задачи, включая контроль над рождаемостью, они решают самостоятельно. Семья становилась «частной», а не «общественной» ячейкой общества, принципом ее существования, по сути, провозглашалось – не человек для семьи, а семья для человека.
Такая форма семьи начала складываться, прежде всего, в том слое российского общества, который получил название «интеллигенция», представители которого преимущественно принадлежали дворянскому сословию.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Историческая справка. Семья в пореформенной России.
Кризис патриархальной семьи второй половины XIXв.
Все вышеизложенные примеры внебрачных связей красноречиво свидетельствуют о том, что в пореформенной России патриархальная семья с безусловным подчинением жены мужу и детей отцу приходила в упадок. Исследователи отмечают снижение количества законных браков, увеличение среди них доли браков, созданных по взаимной привязанности (т.н. «брак по любви»), а не по материальным, социальным, экономическим, карьерным и др. мотивам (т.н. «выгодный брак»), которые лежали в основе традиционного супружества. Старая и новая формы семейных союзов резко противопоставляются друг другу.
К.П. Победоносцев - обер-прокурор Синода - отмечал, что традиционный уклад семьи «начинает … переживать себя, патриархальные начала его уже не в силах устоять против начала личности, повсюду заявляющей свои требования, свое желание освободиться из среды семейного общения, которая уже становится для нее тесною».

Во второй половине XIX в. в литературе, живописи, оперном искусстве воспеваются взаимные чувства людей, адюльтеры оправдываются; «пробуждение чувств» в произведениях искусства оказывало свое влияние на общественное мнение, на развитие отдельно взятой личности.
Таким образом, искусство способствовало росту супружеских измен, оправдывая изменников их любовью. Как мы знаем, Л. Толстой резко выступал против подобных произведений. Как Л. Толстой, так и другие известные писатели того времени – Н. Лесков, Ф. Достоевский и др. – выступали и против фиктивных браков. Православная церковь также осуждала и активно боролась против всех проявлений внебрачных связей.

Знаменитые писатели и их современники рубежа XIX и XX веков откровенно говорят о захлестнувшем русскую жизнь разврате. Автор одной из научных работ, Л.А. Золотарев, указывает (1895):
«В настоящее время можно наблюдать тот факт, что одни только женщины и притом не особенно многие, во всей строгости соблюдают законы брачной жизни; что же касается мужчин, то они поголовно нарушают брачные законы и обеты, пользуясь для этого большей свободой, нежели их рабыни-жены…».
Аморальный образ жизни вели представители всех слоев населения: от императора Александра II Освободителя, открыто жившего с Екатериной Долгорукой (княгиней Юрьевской) при живой жене, а также великих князей и высокородных дворян до поднимавшихся по социальной лестнице буржуа и низших слоев трудящихся. Студенты, курсистки, рабочие жили в не церковных браках, именуемых «гражданскими браками». Исследователь И. Преображенский указывал: если в целом по России один законный брак приходился на 100 человек населения, то для Санкт-Петербурга такой показатель равнялся уже 156 (на один законный брак).
Со снижением количества законных браков постепенно увеличивался возраст женихов. Молодые незамужние женщины и неженатые мужчины перестают быть исключением и начинают составлять качественно новый элемент российского общества.

Жесткие ограничения, «охранявшие» патриархальную семью, не допускавшие развода супругов и заключения новых, возможно счастливых, браков; ограничивавшие свободу совершеннолетних детей и их независимость от родителей, внесли свою лепту в распространение внебрачных отношений, рост фиктивных браков и увеличение количества незаконнорожденных младенцев (так, в Санкт-Петербурге в 1889г. почти каждый третий ребенок появился на свет вне брака).
Кроме всего прочего, распространялась нехарактерная для традиционного супружества практика абортов и сокращения численности детей в семье. Аборты были под запретом и карались как уголовное преступление. Под соответствующую статью попадали и те, кто аборт выполнял, и те, кто о нем знал и не донес полиции.
Все эти запреты и ограничения вели к росту преступлений на семейно-бытовой почве. В Петербурге второй половины XIX века такие преступления, в том числе и убийства, прочно занимали одно из ведущих мест в статистике правонарушений. Особенно часто матери убивали незаконнорожденных младенцев.

Положение же выживших незаконнорожденных детей было абсолютно бесправным.
Незаконнорожденные следовали состоянию матери, то есть носили ее фамилию и принадлежали к ее сословию; отчество давалось по имени крестного. Незаконные дети дворян могли получить дворянство и право носить фамилию и отчество отца только именным указом государя. Родительская власть над незаконнорожденным принадлежала матери; при этом отец обязан был материально содержать его наравне с матерью и мог участвовать в его воспитании. Очень важно, что незаконнорожденные дети были сильно ограничены в правах наследования: они наследовали только благоприобретенное имущество матери. Наследования ими ее родового имущества или имущества отца не допускалось.
Только в 1891г. родителям было разрешено узаконение таких детей.

Если законный брак при предоставлении супругам важных прав налагал и обязанности, которые иногда становились очень тягостными, то внебрачное сожительство не влекло особо обременительных правовых последствий. Но незаконная связь была очень шаткой и морально трудной формой сосуществования полов, ибо оставляла женщину материально не обеспеченной, детей — бесправными, к тому же она осложнялась особенностями паспортной системы, властью законного мужа, правами законной жены, а иногда и властью родителей. Наконец, она все еще достаточно сурово осуждалась общественным мнением, во всяком случае, когда речь шла о женщине.

Разумеется, распространение фиктивных браков, рост супружеских измен, внебрачные связи влекли за собой процесс размывания самых устоев семьи, снижали идеал семьи и нравственные принципы общества.
С другой стороны, в стране уже давно назрел вопрос упрощения бракоразводного процесса. Процедура развода была тяжелой: она могла длиться годами, с супругов взыскивали судебные издержки, что вместе со взятками чиновникам и оплатой наемных «свидетелей» составляло немалую сумму.
Несмотря на все трудности получения развода, их число медленно, но неуклонно росло. В 1840 году было совершено 198 разводов, в 1880 году - 920, в 1890 году - 942. Конечно, для многомиллионного российского населения эти цифры были смехотворны. В ответ на труднодоступность разводов широко практиковались разъезд и раздельное жительство неразведенных супругов.
Только в начале XXв. развод перестал быть исключительным явлением.

Со второй половины XIX века неоднократно предпринимались попытки изменения существующего бракоразводного процесса.
Так, Манифест 17 апреля 1905 года об укреплении начал веротерпимости значительно изменил положение Русской православной церкви. Были сняты ограничения на вступление в брак с христианами других конфессий. Но церковный брак оставался единственной признаваемой формой брака для православных. Перед церковью возник сложнейший вопрос: встать ли на путь послабления, либерализации, модернизации, отказаться от чисто формального подхода и там, где семья распалась окончательно, признать сам факт этого распада и разрешить развод, предотвращая многие жизненные трагедии? В «Отзывах епархиальных архиереев», опубликованных в 1906 году, большинство выступало за передачу следствия по бракоразводным делам в светские суды. Но при самодержавии окончательно разрешить этот вопрос так и не удалось.
Ситуация с разводами изменилась лишь после Октябрьской социалистической революции. Согласно декретам Совнаркома от 16/29 декабря 1917 года «О расторжении брака» и от 18/31 декабря «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» бракоразводные дела изымались из консисторий и передавались в гражданский суд, который расторгал брак на основании простого заявления одного из супругов. Церковный брак не преследовался гражданской властью, но на факты венчания обращали самое пристальное внимание. Проявление же церковью судебной власти над мирянами считалось государственным преступлением. Как указывал циркуляр НВД по Центрзагсу № 989 от 5 мая 1921 года, «служителей всех культов, в случае присвоения ими не принадлежащих им судебно-розыскных, налогово-финансовых и хозяйственно-административных функций по бракоразводным делам, предавать суду за неподчинение декретам Советской власти».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны (продолжение)
Итак, большая любовь Анны и Вронского, совместная борьба за счастье, полное взаимопонимание и поддержка друг друга во всех делах и начинаниях (в обустройстве поместья, хозяйственных делах, строительстве больницы и т.д.) неожиданно перерастают в неприязнь и подчас ненависть друг к другу. Почему такое произошло? Толстой ведет читателя к выводу: сам адюльтер – это безнравственная и неприемлемая форма отношений между полами, нарушающая божьи заповеди. Отсюда и вытекают все последующие несчастья, обрушившиеся на головы Анны и Вронского, – эти герои прямо-таки запрограммированы Толстым на трагедию.

Толстой-реалист очень достоверно и убедительно показывает нам в образах Левина и Кити соединение двух совершенно разных людей, не пришедших к взаимопониманию. Первые месяцы супружества были ужасны, проходили в разочарованиях, непониманиях друг друга и ссорах. Левин так и не привык к приземленности интересов своей спутницы жизни и, как мы уже убедились, начал духовно отдаляться от жены и семьи с самого начала женитьбы. Тем не менее, на первых порах их любовь сглаживала все противоречия.
Анна и Вронский в начале своей связи, напротив, прекрасно подходили друг к другу во всех отношениях, были полны любви и взаимопонимания.
Однако, несмотря на такие вводные, Толстой-моралист на протяжении всего романа настойчиво ведет пару Анны и Вронского к саморазрушению, а семью Левиных провозглашает идеальной патриархальной семьей, полностью соответствующей божьим заповедям и принципам семейных отношений, декларируемых самим писателем.

*

Почему же Толстой отказал Вронскому и Анне в возможностях счастья и прочного соединения? Конечно, можно говорить о том, что в то время разводы были запрещены, если же в отдельных случаях они и разрешались, то дети оставались на попечении отца, а бывшему супругу, ставшему причиной развода, навсегда запрещалось вступать в новый брак (более подробно см. главу IV Историческая справка (окончание). Семейный и женский вопросы в пореформенной России.). Все это, разумеется, так и было, и прекрасно отражено в романе. Но эти причины, отнюдь, не единственны.
Кроме того, известны исторические примеры тех лет, когда влюбленные разводились со своими супругами и счастливо соединялись, несмотря на все существующие запреты. Так, видный государственный деятель С.Ю. Витте и брат последнего царя Михаил Александрович были официально женаты на разведенных женщинах, что обошлось им в кругленькую сумму, данную на взятки и хороших адвокатов.
В конце XIX –начале XX вв. многие простые русские ездили в Кенигсберг (Восточная Пруссия) за разводом, оформляемом в здешней брачной конторе. Это позволяло жене быстро получить документ, дающий право на проживание отдельно от супруга. (По российским законам жена не могла жить отдельно от мужа, она была вписана в его паспорт, и ее место жительство определялось по месту жительства мужа. Но жена могла по суду получить отдельный вид на жительство и обрести самостоятельность. Такое разлучение не являлось официальным разводом, и разлученные по суду супруги не имели права вступать в новый законный брак.)
К такому способу разлучения супругов, не признаваемому православной церковью, зачастую прибегали либерально настроенные интеллигенты, ратующие за упрощение порядка развода в России. В конце XIX в. возросло и количество фиктивных браков, когда молодые люди соединялись для обретения свободы от домостроевской родительской опеки, и затем свободно разводились в том же Кенигсберге.

Да и в окружении самого Л. Толстого, среди его близких и знакомых было немало случаев «преступных» связей, неравных браков, длительных внебрачных сожительств. Достаточно вспомнить старшего брата писателя – Сергея Николаевича, жившего в незаконном браке с цыганкой Марьей Ивановной Шишкиной, выкупленной графом у старейшин цыганского хора знаменитого московского ресторана «У Яра». В этом сожительстве было рождено 4 детей, из-за этой связи Сергей отказался от законного брака со своей ровней по социальному положению – урожденной дворянкой Татьяной Берс, сестрой С. А. Берс (Толстой). И только через год после рождения 4 ребенка, спустя 18 лет незаконного сожительства, Сергей и Марья повенчались.

На цыганке был женат и двоюродный дядя Льва Толстого – Федор Иванович Толстой («Американец»). Граф Ф. И. Толстой отличался буйным нравом и необыкновенным темпераментом, был азартным игроком, дуэлянтом, путешественником (откуда и пошло его прозвище), любимцем женщин, что служило поводом для многочисленных сплетен в обществе. После нескольких лет незаконной связи с цыганской плясуньей Авдотьей Тугаевой Толстой женился на ней. Брак продержался до самой смерти Толстого, в нем было рождено 12 детей, однако, зрелого возраста достигла лишь дочь Прасковья Федоровна, остальные дети умерли или рождались мертвыми.

Младшая сестра Л. Толстого, Мария Николаевна, имела судьбу, сходную с судьбой Анны Карениной. Несчастливое замужество со сластолюбцем и развратником привело ее к разводу и разделу имущества. Мария Николаевна с тремя детьми уехала за границу, где жила долгое время. Там она сошлась со шведским виконтом Виктором де Кленом, от которого родила дочь Елену. Родственники виконта воспротивились браку, и Мария Николаевна вынуждена была скрывать незаконнорожденную дочь, отдав Елену на воспитание в чужую семью. Мать и дочь встретились, когда Елена была уже взрослой девушкой. «Мария Николаевна всем представляла ее как свою воспитанницу, - вспоминал сын Льва Толстого Сергей, - но все знали, что она ее дочь».
Мария Николаевна осталась очень одинокой женщиной: сын ее умер, дочери вышли замуж и покинули мать, жить ей было не для кого. Становясь все более религиозной, она в 1891г. поселилась в Шамординском монастыре в семнадцати верстах от Оптиной пустыни.
Драма сестры разворачивалась на глазах у Льва Николаевича в период его работы над романом «Анна Каренина», что, несомненно, нашло свой отклик в произведении. Известны слова Марии Николаевны, написанные брату 16 марта 1876 г.: «...как бы я хотела с вами пожить и помочь Соне разделить ее заботы и отдохнуть у вас душой, но нет, крест мой не позволяет. Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, которые никогда и не бывают наслаждениями, потому что все то, что незаконно, никогда не может быть счастием. Это только кажется так, и мы все чувствуем, что это только кажется, а все уверяем себя, что я много счастлива: любима и люблю - какое счастье! Ответ на все трудные положения в жизни есть Евангелие: если бы я его почаще читала, когда незаслуженно была несчастлива с мужем, то поняла бы, что это был крест, который Он мне послал: "Терпевший до конца - спасется", а я хотела освободить себя, уйти от воли Его - вот и получила себе крест другой - еще почище» (выделено мной).

Был и еще один неудачный адюльтер, известный Л. Толстому. Анна Степановна Пирогова, экономка и по совместительству гражданская жена Александра Николаевича Бибикова, соседа Л. Н. Толстого, приревновав сожителя к гувернантке, покончила жизнь самоубийством. До этого Анна Степановна отсутствовала дома три дня. Она прислала Бибикову письмо, которое он, увы, не прочитал и вернул с посыльным сбежавшей сожительнице, после чего Анна бросилась под поезд. Толстой видел тело Пироговой, перерезанное поездом, это зрелище оставило неизгладимый след в душе писателя. Позже он включит этот трагический случай в свой роман. А. Н. Бибиков же спустя некоторое время женился на той самой гувернантке, из-за которой и произошла эта драма.

Наряду с трагическими историями незаконных браков Толстому были известны и относительно благополучные исходы. Так, в 1868г. развод вице-президента Московской дворцовой конторы С. М. Сухотина, друга Л. Н. Толстого, с М. А. Сухотиной (в девичестве Дьяковой) наделал много шума в свете. Молодой Толстой увлекался Марией Александровной еще до ее неудачного замужества. Роман М. А. Сухотиной с приближенным государя, блестящим аристократом С. А. Ладыженским, от которого у пары появился внебрачный ребенок, продолжался несколько лет. В конце концов, оставив после развода законных детей бывшему мужу, Мария Александровна ушла к своему возлюбленному. И эту историю Толстой так же использовал в своем романе.
(Кстати, на этом связи Сухотиных с семьей Толстых не прервались! Старшая дочь Л. Толстого, Татьяна, против воли родителей вышла замуж за Михаила Сухотина, законного сына Марии и Сергея Сухотиных. Михаил был вдовцом с шестью детьми, для 35-летней Татьяны Львовны это был первый брак. Брак этот оказался счастливым, между Татьяной и детьми Михаила установились прекрасные отношения, у супругов появилась общая дочь. У Льва Николаевича и Софьи Андреевны постепенно наладились отношения с зятем. М. С. Сухотин скончался летом 1914г., вскоре после начала Первой мировой войны.)

Троюродный брат Л. Толстого, граф Алексей Константинович Толстой – известный писатель, поэт и драматург, автор романа «Князь Серебряный», пьесы «Царь Федор Иоаннович» и др., множества стихов и баллад, некоторые из которых положены на музыку и исполняются до сих пор, один из создателей литературного образа Козьмы Пруткова. А. К Толстой прожил в незаконном браке с Софьей Андреевной Миллер (урожденная Бахметева), женой конногвардейского полковника, 12 лет. Влюбленные смогли повенчаться в апреле 1863г. только после длительного бракоразводного процесса С. А. Миллер с первым мужем и смерти матери писателя, которая была категорически против этого союза, А. К. Толстому шел тогда 46 год. Пара прожила в любви и согласии до самой смерти писателя. Кстати, своей возлюбленной, а затем – законной супруге Толстой посвятил почти всю свою любовную лирику. Знаменитые стихи «Средь шумного бала», позже положенные П. И. Чайковским на музыку, также были написаны Толстым для С. А. Миллер после их знакомства на балу-маскараде.

Мать Софьи Андреевны Толстой, жены Л. Н. Толстого, была незаконнорожденной. Графиня Софья Петровна Завадовская, впоследствии ставшая бабушкой Софьи Андреевны, в 17 лет была насильно выдана замуж за никчемного человека и пьяницу, князя Козловского. Жизнь с законным супругом не сложилась, и когда Софья Петровна встретила и полюбила тульского помещика Александра Михайловича Исленьева, то, не задумываясь, тайно обвенчалась с возлюбленным, оставаясь при этом официальной женой Козловского. Новоиспеченная семья жила в имении Красное, принадлежащем Исленьеву. Здесь родилось их шестеро детей: три сына и три дочери; одна из дочерей, Любовь Александровна, впоследствии и стала матерью Софьи Андреевны. По традициям того времени незаконнорожденные дети были записаны на вымышленную фамилию, так они стали Иславиными.
Единственное, что огорчало счастливый союз Софьи Петровны и Александра Михайловича – это пристрастие супруга к карточным играм. Не раз на кон ставилось имение, а вместе с ним и существование семьи, и будущее детей. Но судьба к игроку была благосклонна, дом оставался полной чашей, а положение семьи среди тульского дворянства весьма прочным.
Семья Исленьевых общалась с Николаем Ильичом Толстым – отцом Льва Николаевича. Дети обоих семейств крепко дружили между собой: Любовь Александровна – с Марией Николаевной, а ее брат Константин – со Львом Николаевичем. Особенно крепкой их дружба была в конце 1849 года, когда в Санкт-Петербурге оба провели в нескончаемых кутежах почти целый год.
Брачный союз Исленьевых просуществовал 15 лет, до смерти Софьи Петровны. Овдовев, а затем женившись во второй раз, Александр Михайлович продолжал заботиться о своих детях. Он перевез семью в Тулу и благополучно выдал дочерей замуж.
23 августа 1842 года 16-летняя Любовь Александровна вышла замуж за 34-летнего Андрея Евстафьевича Берса, дворянина, чье имя было внесено в дворянскую родословную книгу Московской губернии, гофмедика, титулярного советника, врача дирекции императорских московских театров. Всех этих почетных званий А. Е. Берс добился исключительно своим трудом, т.к. его родители не оставили ему ничего, кроме фамильных легенд и преданий. В этом браке родилось 8 детей, из них три дочери – Лиза, Соня и Таня. Средняя дочь позже стала женой Льва Николаевича Толстого.

*

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

XI

Союз Вронского и Анны
Я заметила, что при анализе семейного вопроса, рассматривающегося в романе, в рецензиях и критических статьях разбираются только семьи Карениных и Левиных (как противоположности), иногда упоминается семья Облонских. Союз же Анны и Вронского критики обходят молчанием. А ведь он тоже представляет собой семейный, пусть и внебрачный, союз людей, живущих вместе и имеющих общую дочь. Он также интересен для рассмотрения, как и семья Левиных, и в них, при всех их различиях, много схожего. Более того, мне кажется, что Толстой противопоставляет именно эти две семейные пары – Левиных и Вронского с Анной. В сюжетной линии Анны и Вронского отчетливо видно все противоречие и борьба между Толстым-моралистом и Толстым-реалистом. В конце концов, Толстой-моралист в этой борьбе побеждает: он все-таки выводит свой роман к трагической, но, по-моему, абсолютно неоправданной концовке – самоубийству Анны. С самого начала запретной любви над союзом Анны и Вронского Толстым был подвешен дамоклов меч. Как нам уже известно, еще до написания романа Толстой-моралист поставил перед собой цель – осудить падшую женщину, причем сделать это должны были не читатели (их задача была пожалеть заблудшую), а Высший Суд посредством самой провинившейся (Анны), выносящей себе смертный приговор (см. главу V История создания романа).

Толстой-реалист показывает семью Карениных как существование двух чужих друг другу людей под одной крышей. Он красноречиво описывает все лицемерие, ложь и тяжесть этого брака, особенно после измены и признания Анны. И в то же время Толстой-моралист не дает надежд на разрыв их отношений, он упорно настаивает на незыблемости семейных уз.
Целомудрие обоих полов до брака, нерушимость брачных уз и обета верности, неприемлемость внебрачных связей ни под каким видом и ни при каких оправданиях, полное подчинение жены мужу, вынашивание, кормление и воспитание ею детей, сколько Бог пошлет, сосредоточение всех интересов женщины только в ее семье и доме без возможности выхода за пределы очерченных обязанностей – вот что такое идеальная семья для писателя, и этой точке зрения Толстой не изменял до конца своих дней. (Впоследствии Толстой будет говорить о целомудрии даже в семейной жизни, о воздержании между мужем и женой.)

«Был разговор о семейной жизни. Я говорил, что хорошая семейная жизнь возможна только при сознанном, воспитанном в женщинах убеждении в необходимости всегдашнего подчинения мужу, разумеется во всем, кроме вопросов души — религиозных. Я говорил, что это доказывается тем, что так было с тех пор, как мы знали жизнь людей, и тем, что семейная жизнь с детьми есть переезд на утлой лодочке, который возможен только тогда, когда едущие подчиняются одному. И таким одним признавался всегда мужчина, по той причине, что, не нося, не кормя, он может быть лучшим руководителем жены, чем жена мужа» (Л. Толстой Запись в дневнике от 5 августа 1895г.) (выделено мной).
«Мужчина для исполнения воли Бога должен служить Ему и в области физического труда, и мысли, и нравственности: он всеми этими делами может исполнить свое назначение. Для женщины средства служения Богу суть преимущественно и почти исключительно (потому что кроме нее никто не может этого сделать) — дети. Только через дела свои призван служить Богу и людям мужчина, только через детей своих призвана служить женщина. (…) Идеальная женщина, по мне, будет та, которая, усвоив высшее миросозерцание того времени, в котором она живет, отдается своему женскому, непреодолимо вложенному в нее призванию — родит, выкормит и воспитает наибольшее количество детей, способных работать для людей, по усвоенному ею миросозерцанию» (Л. Толстой «Об истине, жизни и поведении» или «Круг чтения Толстого», глава «О сути мужской и женской роли», 1910) (выделено мной).
«…в нашем обществе… супружеская неверность сделалась во всех слоях общества… самым обычным явлением. (…) …надо, чтобы изменился взгляд на плотскую любовь… и чтобы нарушение обещания верности, даваемого в браке, казнилось бы общественным мнением… а не воспевалось бы, как это делается теперь, в романах, стихах, песнях, операх и т. д.» (Л. Толстой «О целомудрии. Послесловие к “Крейцеровой сонате”» 1890).
Собственно говоря, в этих, как и во многих аналогичных статьях и записях, сделанных гораздо позже написания романа, отражен непоколебимый для писателя принцип патриархального построения семьи, на котором он постоянно настаивал во всех своих произведениях, в том числе и в романе «Анна Каренина».

Зная взгляды писателя на семью и отношения между полами, становится не удивительно, что Толстой-моралист в нарушение логики реалистического повествования привел-таки к осуществлению пророчеств Каренина: Вронский к Анне охладел (или ей казалось, что он охладел); над Анной постоянно довлел страх остаться одной с детьми без средств к существованию; ее сжирала неудержимая злая ревность, захватившая все существо, как противоположность чистой любви; греховная плотская страсть затмила даже святую любовь к дочери, брошенной на попечение нянек, и привела к отказу от рождения новых детей; наконец, одна греховная внесемейная связь вела к возможной череде других и окончательному «падению» Анны, что было предотвращено ее самоубийством.
Вот такой страшный итог «преступной» связи уготовил Толстой своей героине.

При внимательном чтении сцен совместной жизни Анны и Вронского бросается в глаза непохожесть этого союза на описанные ранее патриархальные браки Облонских, Карениных, Левиных (см. главы VI, VII, VIII), даже при наличии у тех своих сложностей и несчастий. Но если отбросить все гиперболизированные Толстым-моралистом ужасы адюльтера, то мы увидим, что Толстой-реалист показывает счастливый (!) союз абсолютно равноправных партнеров, союз двух разносторонних личностей, союз, в котором нет насильственного подчинения жены мужу, нет тяжкого исполнения однообразных супружеских и семейных обязанностей, а есть молодая здоровая любовь и общее интересное дело. По сути, Толстой описывает совершенно новые семейные отношения, где женщина – это не только мать и мужняя жена, но и личность, чьи интересы разнообразны и выходят далеко за рамки семейного быта. Жена – друг, любимая женщина, деловой партнер. Такое сочетание невозможно при патриархальном устройстве семьи, и мы его не видим ни у Облонских, ни у Карениных, ни даже у Левиных.
Союз Вронского и Анны – это новая форма семейных отношений, возникшая при зарождающемся капитализме и Анна в этом союзе – женщина, современная нам, эмансипированная и уверенная в себе. Особенно ярко это показано в сценах жизни Вронского и Анны в имении Вронского.

Сравнивая две семейные пары – Левиных и Вронского с Анной, мы легко заметим их сходства и различия. Итак, и тот и другой союз были образованы по любви и вопреки желаниям родителей (у Кити и у Вронского протестовали матери). И в том и в другом случае жены стали верными помощницами своих мужей. Но, если в браке Левиных Кити, во всем поддерживая мужа, в управление имением, хозяйственную и общественную деятельность супруга не вмешивалась, занимаясь ребенком и бытовыми проблемами, то в союзе Вронских Анна вникала во все дела и детали деятельности любимого и часто помогала ему очень дельными советами.
Кстати, сам Левин поначалу осуждал Кити за отсутствие интересов и увлечений: «…у нее нет серьезных интересов. Ни интереса к моему делу, к хозяйству, к мужикам, ни к музыке, в которой она довольно сильна, ни к чтению. Она ничего не делает и совершенно удовлетворена». Но Толстой дает объяснение такой пассивности молодой женщины: «…она готовилась к тому периоду деятельности, …когда она будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать детей», что полностью соответствует представлениям писателя об идеальной жене.

И Кити и Анна рожают детей от любимых мужчин. Кити полностью погружается в процесс выращивания первенца и несколько отстраняется от мужа. Анна, напротив, полностью погружена в любовь к своему избраннику, отодвинув дочь на второй план.
Эти различия в поведении жен, тем не менее, приводят семьи к схожим результатам: Левин живет своей богатой внутренней жизнью, пишет книгу, размышляет о жизни и вере, преодолевает внутренний кризис, много читает, развивается умственно и нравственно, но в этот мир свою жену он не пускает и своими размышлениями и открытиями с ней не делится: «”Нет, не надо говорить… Это тайна, для меня одного нужная, важная и невыразимая словами…”». По сути, как и у его прототипа, у Левина начался процесс духовного отдаления от своей жены, погрязшей в устройстве быта, родах и воспитании ребенка (а за ним и следующих детей). Со временем у самого Толстого это отдаление превратилось в непреодолимую пропасть со взаимным непониманием, раздражением, скандалами, что в итоге привело к разрыву семейных отношений и уходу писателя из дома. Левин стоит в самом начале трагического пути, но конец его неизбежен: жена изначально не была ему духовным другом и соратницей. Кити и Левин живут вместе, но кроме любви их ничто не связывает, они далеки от жизни друг друга и не стремятся к духовному единению.
Левин отдаляется от Кити, но и Вронский так же отдаляется от Анны, предпочитая свою независимость и общение с друзьями её обществу. «Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него – раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

X

Заметки читателя (окончание)
Итак, волей-неволей вливаясь в капиталистические отношения, Толстой, тем не менее, ненавидел как сам капитализм и новых буржуа, так и себя за «паразитический» образ жизни. В его очень непростой личности уживались и смиренный богоискатель, и патриархальный помещик, и народный защитник, и потомственный аристократ. Противоречивость его натуры видели многие, в том числе и старший сын, Сергей Львович, да и сам Л. Н. Толстой страдал от своей многоликости.
«Если бы я слышал про себя со стороны, - про человека, живущего в роскоши, отбивающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог, и исповедующего, и проповедующего христианство и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, - я бы не усомнился назвать его мерзавцем! А это-то самое и нужно мне, чтобы мне освободиться от славы людской и жить для души...» (Л. Толстой Запись в дневнике от 2 июля 1908 года).
Вспоминает С. Л. Толстой: «В 60-х и 70-х годах, до “кризиса” [нравственного переворота – прим. моё], отец… был жизнерадостен, властен и гордился своим аристократизмом. … он писал: “Я сам принадлежу к высшему сословию, обществу и люблю его. Я не мещанин, как смело говорил Пушкин, и смело говорю, что я — аристократ и по рожденью, и по привычкам, и по положенью… (…) …ни отец, ни дед мой не знали нужды и борьбы между совестью и нуждою (…) и ежели счастье это не принадлежит всем, то из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться им.”».
(Замечу, Л. Толстой происходил из знатного дворянского рода, известного, по легендарным источникам, с 1351 года. Его предок по отцовской линии, граф Пётр Андреевич Толстой, известен своей ролью в следствии по делу царевича Алексея Петровича, за что был поставлен во главе Тайной канцелярии. Дед Толстого по матери – екатерининский генерал, Николай Сергеевич Волконский. Кроме Волконских, Л. Н. Толстой состоял в близком родстве с некоторыми другими аристократическими родами: князьями Горчаковыми, Трубецкими и другими.)

Впоследствии Л. Толстой от своего аристократизма отрекался, но, как ни крути, он так и остался хорошо образованным и воспитанным аристократом с чувством собственного достоинства, сдержанностью в отношениях с людьми, непереносимостью к распространявшимся фамильярности и амикошонству. И хотя он всегда уважал людей труда, особенно крестьян, а с нравственным переворотом стал, просто-таки, поклоняться простому народу и идеализировать его, мне кажется, глубоко он свой народ не знал и так и остался для простых людей, да и в глубине своей души, помещиком-аристократом.
Слово С. Л. Толстому: «В июле 1874г. отец опять поехал в самарское имение и взял меня с собою, от чего я, конечно, был в восторге. Из этой поездки я помню, как меня удивило, что отец разбранил молоканина Ивана Дмитриевича, арендовавшего часть нашего имения, за то, что он припахал к своей арендованной земле десятин тридцать.
Помню выражение отца, меня удивившее: “Я не для того купил имение, чтобы кормить вашего брата, ...-мужиков.”».

И еще: «Однажды он высказал такую мысль (передаю ее так, как запомнил, может быть, не теми словами, которыми он ее выразил): “О степени культурности страны следует судить не по распространению грамотности и образованности среди массы, а по степени образованности высшего слоя населения. В России высший слой образован столько же, если не больше, чем в других европейских странах. Поэтому нельзя сказать, что Россия менее цивилизованна, чем они”».

Не этот ли врожденный сословный дворянский аристократизм подогревал стремление Л. Толстого быть учителем и проповедником для простого народа, не он ли оттенял презрение потомственного графа Толстого к безродным буржуа-нуворишам и общественно-политическому строю, который они несли, не он ли внес свою лепту в поклонение Толстого патриархальным традициям и устоям прошедших веков?

В черновиках романа «Анна Каренина» есть целый эпизод, не вошедший в окончательную редакцию романа, но ясно показывающий отношение потомственных аристократов к дельцам нового типа. Буржуа Роландаки – финансист, очень богатый, умный, прекрасно образованный и воспитанный человек, привлекает к себе представителей высшего света, вплоть до великого князя. К нему ездят, чтобы приятно провести время, полюбоваться коллекцией произведений искусства, он устраивает великолепные приемы с изысканным угощением. Именно на его богатой даче, а не на даче Бетси (как в окончательном варианте), собирается «Общество партии крокета». Но вместе с тем, он – чужак для аристократического общества. Дворяне-аристократы общаются с ним в пределах строго очерченных границ, как с человеком, стоящим на более низкой ступени социальной лестницы. Кстати, среди гостей Роландаки оказываются Вронский и Анна.
Из всего этого эпизода в окончательный текст романа вошел только вопрос Анны к Бетси: «Вы будете на празднике у Роландаки?».

***

Возвращаясь к роману «Анна Каренина» и к одному из его главных героев – Левину, мы можем отметить, что он был в самом начале пути, позднее преодоленном его прототипом. Все проблемы и вопросы, стоящие перед Левиным в полный рост или только затронутые в романе, подверглись Толстым тщательному изучению и осмыслению, и привели к их разрешению в публицистике и религиозно-философских трактатах последующих лет.
Так, размышления Толстого-Левина о крестьянском вопросе, взаимоотношениях с простыми тружениками, вопросах хозяйствования и понижении его уровня, в конечном итоге, подвели писателя к идее «опрощения».
Неприятие сути деятельности отдельных элементов государственных и общественных учреждений в деревне (земств, медицинских пунктов, школ и т.п.) вылилось в неприятие цивилизации и технического прогресса в капиталистическом обществе в целом.
Вопросы религии, занимавшие Левина, его богоискательство, обернулись целостной системой религиозных взглядов Толстого, отличной от официальной религии.
Впоследствии окончательно оформились и только обозначенные в романе требования писателя к искусству.
Отношение к капиталистическим началам, к государству в целом, его идеологии, культивированию патриотизма, к «женскому» и семейному вопросу, волновавшему общество, и многое-многое другое, что в дальнейшем нашло свое отражение в публицистике писателя, было впервые затронуто им на страницах романа.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

X

Заметки читателя
Конечно же, можно сколько угодно иронизировать по поводу явных нестыковок в рассуждениях Толстого, подсмеиваться над его наивными мечтами и высказываниями. С высоты нашего времени легко заметить все его ошибки и заблуждения в отношении значения и развития наук, техники, искусств. Но не надо забывать, что Толстой (1828-1910) жил на стыке двух эпох – полуфеодальной крепостнической и капиталистической. На его глазах происходила индустриальная революция, стремительно рушился привычный патриархальный уклад, закладывались основы нового буржуазного общества, с новыми классами, знаниями, техникой, отношениями, моралью… Разорялось и уступало свои позиции дворянство, ему на смену приходил более циничный и прагматичный молодой класс буржуазии, темп жизни возрастал, все большую власть приобретали деньги, все более увеличивался разрыв между богатыми и бедными – прежний мир рушился... Любая смена эпох – это потрясение для человека, не стал исключением и Толстой, он так и не смог (и не захотел) вписаться в новый деловой, прагматичный капиталистический мир.

Да, Толстой до конца своих дней так и не понял, что назад к воспеваемому им патриархально-общинному строю мирных свободных земледельцев, связанных между собою только узами братской любви, дороги нет. Он так и не признал, что капитализм – это не просто европейское наносное поветрие, это закономерный путь развития и России тоже. Обличая и разоблачая то зло, что несет капитализм, он так и не узнал всей глубины капиталистических отношений, всех непримиримых противоречий между зарождающимися противоборствующими классами – буржуазией и пролетариатом. Более того, он отказывался видеть этот самый зарождающийся пролетариат, отказывался понимать его проблемы, категорически не поддерживал насильственный путь преобразований, революционное свержение царизма под руководством рабочего класса и,.. тем не менее, сам подводил народ к мятежу и разрушению.
«Во всех своих высказываниях он начисто отрицал революцию. Он взывал к рабочим, чтобы они отказались от революции. Он считал революцию делом безнравственным. Однако ни один из русских, да и иностранных писателей не разрушал своими произведениями с такой поразительной силой все институты ненавистного ему русского царизма… как Лев Толстой…» (В.П.Катаев «О Льве Толстом»).

Интересно заметить, что уже в 1902г. Толстой проявлял большой интерес к терроризму и в какой-то степени сочувствовал революционерам-террористам, хотя считал их дело «нецелесообразным». «Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, — писал Короленко, — что когда ему <Толстому> передали о последнем покушении на Лауница, то он сделал нетерпеливое движение и сказал с досадой: — И, наверное, опять промахнулся».
Во время революции 1905г. он полностью поддерживает крестьян, самовольно отнимающих землю у помещиков: «И молодцы!.. Мужик берётся прямо за то, что для него всего важнее», несмотря на то, что погромы угрожали и Ясной Поляне, и С. А. Толстой пришлось нанять охрану поместья, что коробило писателя.
По наблюдению Д. П. Маковицкого, друга Толстого, жившего в последние годы писателя в Ясной Поляне и оставившего свои наблюдения в виде книги «Яснополянские записки», Толстой надеялся, что первая русская революция приведет к уничтожению царизма и установлению вожделенного безгосударственного общественного устройства. «Не может быть, — говорил Толстой, — чтобы такая сильная, продолжительная революция привела бы только к тому, что было сто лет тому назад. Следует ожидать никак не повторения того, что было, а того, что будет уничтожение насильственного правления, что будет положение без правительства...» (4 ноября 1906г.).

Но еще больший парадокс состоит в том, что Л. Толстой – утопист, моралист, миротворец, последовательный яростный обличитель капитализма… вместе со своей семьей, сам того не ведая, потихоньку встраивался в капиталистические отношения!
Действительно, Толстой, обличая и высмеивая капиталистическое разделение труда, в частности, между умственным и физическим трудом, предлагая взамен и используя на практике свою систему чередования видов деятельности, на самом деле существовал сам и содержал многочисленную семью исключительно на доходы от своего интеллектуального писательского труда. Никакой другой, «физический», труд писателя – крестьянский или ремесленный, – выполняемый им в период «опрощения», на достатке семьи не сказывался.

Небольшим подспорьем семье служила сдача земель в аренду.

*

Историческая справка
В конце XIX в. в пореформенной России существовало несколько типов земельной аренды: так называемая, «бедняцкая» аренда, когда беднейшие крестьяне оплачивали ее отработками (разными видами работ) в помещичьем хозяйстве, была распространена также аренда за повинности, когда бедняки сдавали свои наделы в аренду богатым соседям с единственным условием - уплаты всех причитающихся с них платежей.
При недостатке денежных средств в деревне крестьянская арендная плата за землю уплачивалась помещику обусловленной долей урожая, т.н. издольщина. Разновидностью издольщины была испольщина, при которой арендная плата составляла половину урожая. Издольщина и испольщина являлись примитивными попытками приспособления к новым товарно-денежным отношениям.

Наконец, для состоятельных крестьян была самая выгодная аренда земли у помещика – за денежную плату. Такая предпринимательская аренда практиковалась у зажиточных крестьян для производства товарной продукции. В этом случае в аренду брались не только помещичьи, но и крестьянские надельные земли. Это был вид настоящей капиталистической аренды.

Бедняцкая аренда создавала слой наемных сельских рабочих. «Это — аренды из нужды, "аренды" крестьянина, который уже не в си¬лах сопротивляться превращению его таким образом в сельскохозяйственного наемного рабочего» (В. И. Ленин «Развитие капитализма в России» (1896-1899)).
Меньшая часть патриархальных земледельцев выбивалась в зажиточные крестьяне, большая переходила в разряд бедняков. Классическая разбивка, выдвинутая ещё на исходе XIX века Лениным на основе подробного анализа обширной статистики, такова: 20 % крестьян составляли зажиточные (или богачи), 30 % - середняки, 50 % - бедняки. Слой середняков, ведущих практически натуральное хозяйство, не использующих наемной рабочей силы и обрабатывающих землю примитивными орудиями, напр. сохой, постепенно размывался и пополнял собой слои сельских богачей и бедняков. Таким образом, шло расслоение крестьянства, образовывая сельских «капиталистов» и наемных сельских рабочих.

*

По совету Толстого его дочь, Т. Л. Толстая, сдала всю пахотную и покосную землю в с. Овсянниково «в полное распоряжение и пользование двух крестьянских обществ» за определенную денежную арендную плату, что является показателем капиталистической предпринимательской аренды, т.е. семья Толстого включилась в процесс расслоения крестьянства и его капитализации. Так же в аренду крестьянам сдавались и самарские земли. Другое дело, что хозяевами Толстые были нерачительными и доходов от сдачи своих угодий практически не получали. В конечном итоге крестьяне не только перестали платить арендную плату, но и стали спекулировать землей, «получая её даром и сдавая соседям за плату». Как видно, крестьяне вполне осознанно вливались в капиталистические отношения. Сам Л. Толстой в процесс управления своим обширным хозяйством не вникал, долги не взыскивал и в суды не обращался.

Наконец, еще одним проявлением вливания Толстых в капитализм служит тот факт, что семью фактически возглавила мать семейства, жена писателя, С. А. Толстая, ставшая, говоря современным языком, бизнес-леди. Именно она, плохо ли, хорошо ли, вела все хозяйство, поднимала 8 детей, а позже помогала им и внукам советом и деньгами. На неё же легла и забота о материальном обеспечении семьи. Вспоминает С. Л. Толстой: «Как мать восьми детей, она понимала, или лучше сказать чувствовала, что она и ее дети должны быть в известной мере материально обеспечены. В начале 80-х годов, разумеется, ни один из восьми ее детей ничего не зарабатывал. Мне, старшему, в 1882 году было девятнадцать лет, и я еще учился в университете, младший сын Алеша был еще младенцем. Нужно было знать, на какие деньги жить, откуда взять эти деньги, как устроить вообще жизнь семьи. Если сокращать расходы, то — до каких пределов? Продолжать ли учить детей, или нет? Держать ли прислугу, какую и сколько? Где жить — в Москве или в Ясной Поляне, или еще где-нибудь? Что делать с имениями? Получать ли доход с сочинений Льва Толстого? На все эти вопросы матери надо было иметь неотложные и определенные ответы; ведь каждый день к ней обращались с требованиями дети, прислуга, педагоги и поставщики, а отец никаких ответов не давал, а говорил, что чем меньше денег и материальных благ у семьи, тем лучше».
И с 1883г. Софья Андреевна стала распоряжаться всеми материальными делами семьи: Толстой выдал ей доверенность на ведение всех своих имущественных дел. Она руководила имениями, а с 1885г. вела и издательское дело, что получалось весьма неплохо. Под ее началом выходили новые издания собрания сочинений Толстого, она же организовывала их продажи в книжные магазины «от себя». Вспоминает С. Л. Толстой: «Отцу это было крайне неприятно, и он морщился, когда проходил мимо вывески «Контора издания сочинений Л. Н. Толстого», но в дело не вмешивался.
В неотправленном письме к Черткову того же времени (9 — 15 декабря 1885 года) он писал:
"То, что я пишу об этом — не читают, что говорю — не слушают или с раздражением отвечают, как только поймут, к чему идет речь, что делаю — не видят или стараются не видеть.
На днях началась подписка и продажа на самых стеснительных для книгопродавцов условиях и выгодных для продажи. Сойдешь вниз и встретишь покупателя, который смотрит на меня, на обманщика, пишущего против собственности и под фирмой жены выжимающего сколько можно больше денег от людей за свое писание <...>"».

Сама же С. А. Толстая с головой погрузилась в новое для нее дело. Строки из письма сестре Т. А. Кузминской 20 декабря 1885 года: «Я из дома ни шагу не делаю, работаю с изданием до трех часов ночи,..
Подписка на издание идет такая сильная, что я весь день, как в канцелярии, сижу и орудую всеми делами. Наняла артельщика для укладки и беготни. Страшно утомительно и трудно. Денег выручила 2000 р. в 20 дней. Статьи две Победоносцев запретил окончательно. Вчера получила очень любезное от него письмо и отказ <...>».
Вот так решался пресловутый «женский вопрос» в семье писателя Толстого.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(окончание)
Отступление. Л. Н. Толстой и «цивилизация» (часть III)

*

Кроме того, что блага цивилизации предназначены только для имущих классов и ложны по своей сути, они, как и медицина, еще и глубоко безнравственны, т.к. уготованы для удовлетворения материальных потребностей, потребностей тела, а не духа.
«Все, что мы называем культурой: наши науки и искусства, усовершенствования приятностей жизни,— это попытки обмануть нравственные требования человека; все, что называем гигиеной и медициной,— это попытки обмануть естественные, физические требования человеческой природы» (Л. Толстой «Так что же нам делать?» (1885)).
Самосовершенствование и самовоспитание – вот наипервейшие задачи человека, нравственное возрождение, духовное преобразование, стремление к добродетельной жизни,– таковы его цели. Увеличивающиеся же материальные блага, направленные на создание максимально комфортной и легкой жизни, отвлекают человека от нравственной работы, от духовной деятельности по построению царства божьего на земле. Люди больше занимаются телом: обеспечивают его комфортное и здоровое существование, а не духом, что огорчает писателя. 14 ноября 1903г. он пишет в дневнике: «Когда жизнь людей безнравственна и отношения их основаны не на любви, а на эгоизме, то все технические усовершенствования, увеличение власти человека над природой: пар, электричество, телеграфы, машины всякие, порох, динамиты, робулиты – производят впечатление опасных игрушек, которые даны в руки детям». Еще одна, более ранняя, запись от 25 апреля 1895г.: «… я жду и мечтаю, и не только мечтаю, но и стараюсь, о другом единственно важном прогрессе не электричества и летанья по воздуху, а о прогрессе братства, единения, любви, установления царства божия на земле». И еще, от 28 мая 1907г: «…живи люди более духовной жизнью, не было бы браунингов, войн, голодных детей и матерей, уничтожающих плод», и еще, и еще, и еще… Безнравственное существование в условиях материального благополучия – вот против чего протестует великий старец.

И все же Толстой делает некоторую уступку в отношении наук и технического прогресса. Описывая свое идеальное общество будущего, он отмечает, что при возвращении людей к праведной и единственно верной земледельческой жизни они возьмут на вооружение все те достижения цивилизации, которые помогут крестьянам обрабатывать землю и обустраивать свой быт без лишней роскоши и ненужных изобретений. (При этом писатель призывает отказаться от машин, «не только чистящих сапоги и вытирающих посуду, но и прорезывающих туннели и сдавливающих сталь и т.п.».) Кроме того, освобожденные от насилия государства рабочие «неизбежно начнут заводить совсем другие машины и приспособления с другими целями и в других размерах и в совершенно другом распределении», отличные от тех, что использовались при капиталистическом строе.

Вообще же, Толстой относится к искусству, техническому прогрессу, наукам с чисто утилитарной точки зрения. На все достижения цивилизации он смотрит глазами патриархального крестьянина и с его позиции решает: пригодится ли то или иное открытие, та или иная наука, отрасль экономики, жанр или произведение искусства и культуры в практической деятельности земледельца, приносят ли они конкретную пользу в данный момент времени, понятны ли они простому необразованному селянину.
Отсюда вытекают его требования простоты в искусстве и науках. Так, в музыке «кроме маршей и танцев разных композиторов, приближающихся к требованиям всемирного искусства, можно указать только на народные песни разных народов, от русского до китайского; из ученой же музыки — на очень немногие произведения, на знаменитую скрипичную арию Баха, на ноктюрн в Es-dur Шопена и, может быть, на десяток вещей, не цельных пьес, но мест, выбранных из произведений Гайдна, Моцарта, Шуберта, Бетховена, Шопена» (Л. Толстой «Что такое искусство» 1897).

Отрицая важность изучения клетки, спектрального анализа звезд, исследований химических веществ и другой научной деятельности, Толстой ставит перед наукой чисто практические задачи: «каким топором, каким топорищем выгоднее что рубить; какая пила самая спорая; как месить лучше хлебы — из какой муки, как ставить их, как топить, строить печи, какая пища, какое питье, какая посуда самая удобная и выгодная в данных условиях, какие грибы можно есть и как их разводить, приготовить удобнее,— про это наука никогда и не думала. А ведь это все дело науки» (Л. Толстой «Так что же нам делать?» (1885)).
Медицине предлагается заниматься исключительно профилактикой простудных заболеваний, режимом дня и вопросами личной гигиены: «как лучше разделять время труда, как лучше питаться, чем, в каком виде когда, как лучше одеваться, обуваться, противодействовать сырости, холоду, как лучше мыться, кормить детей, пеленать и т.п., именно в тех условиях, в которых находится рабочий народ» (там же).
Лечение же тяжелых заболеваний Толстой считает не только бессмысленным, но и вредным занятием: «Вред медицины в том, что люди больше заняты телом, чем духом… Главное, [медицина – прим. моё] приучает людей – даже народ – больше заботиться о теле, чем о душе. Если бы не было ее совсем, не было бы этого соблазна заботы о теле, люди больше думали бы о душе, и в общем положение людей было бы много лучше. Прекрасное выражение в народе, когда болен: помираю. Болезнь заставляла бы думать о смерти, а не об аптеке» (запись в дневнике 28 мая 1907г.).

Кроме всего прочего, «правильная» жизнь, по Толстому, предполагает отказ от «искусственно» созданного разделения труда и соединение различных видов трудовой деятельности – умственный и физический – чередованием в течение всего дня. Так, каждый человек (включая ученых, инженеров, врачей, учителей и деятелей культуры) должен свое время до завтрака посвятить тяжелому физическому труду, от завтрака до обеда – умственному, от обеда до полдника заниматься своими ремеслами, и от полдника до вечера общаться с людьми.
Составив такой распорядок дня и всячески его пропагандируя, Толстой не брал во внимание невозможность его выполнения всеми без исключения. Он не понимал, что работающий человек, живущий своим трудом, владеющий какой-то профессией и с помощью ее кормящийся сам и содержащий семью, просто не имеет возможности применять этот режим работы на практике.

И тем не менее, огромная доля истины в словах Толстого есть.
Прежде всего, он выступает против формирующегося общества потребления, общества, создающего и потребляющего намного больше, чем это необходимо для нормальной жизни, общества, где классами имущих востребованы предметы далеко не первой необходимости, предметы роскоши, новинки науки и техники, недоступные для простого народа.
Писатель обличает «цивилизацию», служащую только богатым классам, не приносящую пользу и благо народу. Наука ради науки, высокое искусство для избранных, достижения техники для привилегированных классов, хорошая медицина только для состоятельных людей – вот что является объектом его критики. В первых ростках общества потребления он увидел то, что сегодня расцвело махровым цветом в современном нам капиталистическом обществе.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Л. Н. Толстой и «цивилизация» (часть II)
О техническом прогрессе, развитии промышленности и транспорта
Толстой не ограничивается противопоставлением антагонистических имущих и неимущих классов. Он ищет непримиримые противоречия даже между слоями трудящихся, а именно, сельским и городским трудовым населением.
Благородным богопослушным крестьянам-земледельцам Толстой противопоставляет развращенных цивилизацией (как он ее себе представляет) городских жителей, «радостному» и благостному земледельческому труду – тяжелый и грязный, во всех смыслах, промышленный. Писатель верен себе, доводя все до крайности, до абсурда. «Я сначала думал, что возможно установление доброй жизни между людьми при удержании тех технических приспособлений и тех форм жизни, в которых теперь живет человечество, но теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и теперешние технические усовершенствования и формы жизни несовместимы» (запись в дневнике от 3 января 1904г.); «…промышленность, ставя своей главной целью удовлетворение требований богатых… главные силы свои направляет не на улучшение труда земледельцев, а на… приготовление женских нарядов, роскошных дворцов, конфет, игрушек, автомобилей, табаку, вина, гастрономических предметов, лекарств, огромного количества печатной бумаги, пушек, ружей, пороха, ненужных железных дорог и т.п.» (Л. Толстой «О значении русской революции» (1906)); «…промышленность все более и более занимается самыми ненужными, глупыми, развращающими людей производствами и все больше и больше отвлекает людей от разумного труда; и конца этим выдумкам и приготовлениям потех для праздных людей не предвидится никакого, тем более что чем глупее и развратнее изобретения, как заменяющие ноги и животных автомобили, подъемные на горы железные дороги или блиндированные автомобили с пулеметами, тем более довольны и гордятся ими как изобретатели, так и пользующиеся ими» (там же).

На все государственные надстройки Толстой смотрит с нравоцентрической позиции, с точки зрения ненасилия и любви к ближнему. А так как, по его мнению, само государство построено и держится на насилии (сюда входят насильственное подчинение народа правительству, колониальная политика государств, межгосударственные захватнические и торговые войны), то все его граждане (кроме мирных земледельцев) участвуют в этом насилии, в том числе и своей работой на промышленных предприятиях.

Записи в дневнике становятся все более категоричными.
«Я сначала думал, что возможно установление доброй жизни между людьми при удержании тех технических приспособлений и тех форм жизни, в которых теперь живет человечество, но теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и теперешние технические усовершенствования и формы жизни несовместимы. Без рабов не только не будет наших театров, кондитерских, экипажей, вообще предметов роскоши, но едва ли будут все железные дороги, телеграфы. А кроме того, теперь люди поколениями так привыкли к искусственной жизни, что все городские жители не годятся уже для справедливой жизни, не понимают, не хотят ее» (Л. Толстой Избранные дневники 1895-1910гг.).

О науке и образовании
Отрицая технический прогресс, Толстой отрицает и современную ему науку, считая ее ложной и вредной для народа. Все известные ему науки он делит на три вида: естественные (биология, астрономия, математика, теоретические физика и химия), прикладные («прикладные физика, химия, механика, технология, агрономия, медицина и другие, имеющие целью овладевания силами природы для облегчения труда людского») и общественные («все те многочисленные науки, цель которых - оправдание и утверждение существующего общественного устройства. Таковы все так называемые науки богословские, философские, исторические, юридические, политические»). Все эти науки, в понимании Толстого, истинными науками не являются, ибо они либо представляют собой «только праздную игру ума», и для серьезного человека «исследования эти не могут иметь никакого значения», либо «только увеличивают власть богатых над порабощенными рабочими и усиливают ужасы и злодейства войн», либо «преследуют… вполне определенную цель - удержать большинство людей в рабстве меньшинства, употребляя для этого всякого рода софизмы, лжетолкования, обманы, мошенничества...».

Истинная же наука, по мнению писателя, состоит в получении знаний правильной жизни: жизни без войн и другого насилия, общественных язв (проституции, воровства, наркомании и т.п. ). В добродетельную жизнь входит умение мирно сосуществовать с другими народами, правильное воспитание детей и, разумеется, умение жить честным земледельческим трудом. Знания этих истин несут простому человеку только благо, а потому именно это и является истинной наукой. Изучать же эту науку нужно по сочинениям древних мудрецов и религиозным книгам разных народов Запада и Востока («Такова была наука Конфуция, Будды, Моисея, Сократа, Христа, Магомета и других; наука такая, какою ее разумели и разумеют все люди, за исключением нашего кружка так называемых образованных людей»). «Наука эта во всем ее объеме состоит в том, чтобы знать все то, что за многие тысячи лет до нас думали и высказывали самые хорошие, мудрые люди из тех многих миллионов людей, живших прежде нас, о том, что надо и чего не надо делать каждому человеку для того, чтобы жизнь не для одного себя, но для всех людей была хорошей» (Л. Толстой «О науке» (1909)). «Без науки о том, в чем назначение и благо человека, не может быть никаких настоящих наук и искусств», - заключает Толстой.

Современные же научные знания являются обрывочными, не связанными между собой, не дающими полной картины мира. Они либо не приносят сиюминутную практическую пользу, либо вовсе не несут безусловного и абсолютного блага для простого человека, либо могут служить как для доброго, так и для злого дела («…силу водопада мы заставляем работать не на пользу людей, а для обогащения капиталистов, производящих предметы роскоши или орудия человекоистребления. Тот же динамит, которым мы рвем горы, чтобы пробивать в них туннели, мы употребляем для войны, от которой мы не только не хотим отказаться, но которую считаем необходимою и к которой не переставая готовимся»), а посему все эти науки и вся эта техника являются ложными и вредными для человека.

Все ученые, деятели культуры, инженеры, научно-технический персонал состоят на службе правительства и капиталистов, получают от них большое жалованье, следовательно, работают только на благо своих работодателей, не принося пользы остальному народу, но живя за его счет. Общественно-политические науки служат для оправдания и укрепления существующего строя, власти капиталистов, преступного правительства и оболванивания народных масс. Науки инженерно-технического цикла двигают технический прогресс на потребу капиталистов для получения ими еще больших выгод и еще большего закабаления и развращения трудового народа. Естественные же науки вообще бесполезны, т.к. они занимаются «только тем, что не имеет прямого отношения к жизни человеческой, что любопытно и из чего могут быть сделаны выгодные для жизни людей высших классов приложения».

Медицина также является абсолютно безнравственной лженаукой, ибо направлена она исключительно на исцеление состоятельных праздных людей и недоступна для неимущих. Врачу «нужно бесчисленное количество дорогих приспособлений, инструментов, лекарств и гигиенических приспособлений — квартиры, пищи, нужников, чтобы ему научно действовать; ему, кроме своего жалованья, нужны такие расходы, что, для того чтобы вылечить одного больного, ему нужно заморить голодом сотню тех, которые понесут эти расходы».
Образование, как и медицина, целиком и полностью лежит на плечах простых налогоплательщиков, служа инструментом их оболванивания и не принося никакой конкретной пользы. Хорошее высшее образование доступно лишь состоятельным классам, простой народ ограничивается низшим образованием, которое, по сути, ему не нужно. Толстой выступал против введения обязательного обучения для простого народа с благоустроенными, оборудованными по последнему слову науки, школами, считая, что содержание таких школ тяжким бременем ляжет на плечи этого народа: «…народ будет содержать эти школы — он обеднеет еще больше… (…) …деньги-то возьмутся ведь опять-таки с народа, и он тяжелее будет работать, и у него будет меньше досуга от труда, и образования насильственного не будет».

Отрицая лженауки, Толстой выступал и против высшего образования в университетах, где эти науки преподают и изучают. Он призывал не поддаваться обману ложных наук, родителям не отдавать своих детей в школы, молодым людям не поступать в гимназии и университеты, ибо при получении такого образования они отрываются от «честного, нужного для жизни труда» и вливаются в чиновничью, научную, инженерно-техническую среду, становясь, тем самым, приспешниками преступного правительства, капиталистов и угнетателей трудового народа.
«Только перестань люди из народа поступать в правительственные школы, и сама собой не только уничтожится ложная, никому, кроме одного класса людей, не нужная лженаука, и сама собой же установится всем и всегда нужная и свойственная природе человека наука о том, как ему наилучшим образом перед своей совестью, перед Богом прожить определенный каждому срок жизни», - заключает Толстой (Л. Толстой «О науке» (1909)).
Познавать же истинную науку нужно не в школах, гимназиях и университетах (где ее и не преподают), а «из устных поучений добрых и мудрых людей живущих и из таких же книжных поучений умерших великих мудрецов и святых людей древности».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Л. Н. Толстой и «цивилизация» (часть I)

Говоря об отношении Л. Толстого к «цивилизации», т.е. к техническому прогрессу, науке и культуре того времени, все исследователи отмечают его нетерпимость к новейшим достижениям в этих областях, его стойкое неприятие всех нововведений, неприкрытый сарказм по поводу научных открытий, бурно развивающихся новых отраслей промышленности и транспорта, современных веяний в искусстве и культуре.

«Машины, чтобы сделать что? Телеграфы, чтобы передавать что? Школы, университеты, академии, чтобы обучать чему? Собрания, чтобы обсуждать что? Книги, газеты, чтобы распространять сведения о чем? Железные дороги, чтобы ездить кому и куда? Собранные вместе и подчиненные одной власти миллионы людей для того, чтобы делать что? Больницы, врачи, аптеки для того, чтобы продолжать жизнь, а продолжать жизнь зачем?», – задает вопросы Толстой. И сам же отвечает: «Бессознательная, а иногда и сознательная ошибка, которую делают люди, защищающие цивилизацию, состоит в том, что они цивилизацию, которая есть только орудие, признают за цель и считают ее всегда благом» (выделено мной). И продолжает: «Обыкновенно меряют прогресс человечества по его техническим, научным успехам, полагая, что цивилизация ведёт к благу. Это неверно.», «Природа лучше человека. (…) ...Руссо вполне прав, когда говорит, что всё, что вышло из рук творца, - прекрасно, а всё, что из рук человека, - негодно».
«Цивилизация шла, шла и зашла в тупик. Дальше некуда. Всё обещали, что наука и цивилизация выведут нас, но теперь уже видно, что никуда не выведет: надо начинать новое», - заключает писатель.

Итак, все достижения «цивилизации» ложны, как ложны и «цивилизованность» отдельных развитых (европейских) государств и их граждан: «Как легко усваивается то, что называется цивилизацией, настоящей цивилизацией, и отдельными людьми, и народами! Пройти университет, отчистить ногти, воспользоваться услугами портного и парикмахера, съездить за границу, и готов самый цивилизованный человек. А для народов: побольше железных дорог, академий, фабрик, дредноутов, крепостей, газет, книг, партий, парламентов - и готов самый цивилизованный народ. От этого-то и хватаются люди за цивилизацию, а не за просвещение - и отдельные люди, и народы. Первое легко, не требует усилия и вызывает одобрение; второе же, напротив, требует напряжённого усилия и не только не вызывает одобрения, но всегда презираемо, ненавидимо большинством, потому что обличает ложь цивилизации» (Л. Толстой Дневники 1895-1910гг.).

Почему же «цивилизация», т.е. наука, культура, технический прогресс, ложна? Ответ кроется в несправедливом социальном устройстве общества, в классовом обществе с частной собственностью, с огромным разрывом между доходами богатых и бедных. Толстой считает, что все блага цивилизации не только идут исключительно на пользу богатым классам, не только приносят вред беднякам, но и еще более закабаляют беднейшее население.
Примечательную запись делает он на этот счет у себя в дневнике 10 апреля 1890г. «Но дело в том, – пишет он, – что люди, имеющие власть, уже давно пользуются не тем, что им нужно, а тем, что им не нужно, всем, чем могут. И потому как бы не увеличились блага, те, которые стоят на верху, употребят их все для себя… Как они и делают. Так что никакое увеличение производительности и богатств ни на волос не увеличит блага низших классов до тех пор, [пока] высшие имеют и власть и охоту потреблять на роскошь избыток богатств. Даже напротив, увеличение производства, большее и большее овладевание силами природы дает большую силу высшим классам, тем, которые во власти, силу удерживать все блага и ту власть над низшими рабочими классами» (выделено мной).
Из года в год из статьи в статью он повторяет эту мысль: достижения науки и техники служат не «пользе людей, а обогащению капиталистов», простой человек из народа их плодами не пользуется, и потому вся «цивилизация» ложна и даже вредна народу. «Все эти успехи очень удивительны, но по особенной несчастной случайности, признаваемой и людьми науки, до сих пор успехи эти не улучшили, и скорей ухудшили положение большинства, т.е. рабочего. Если рабочий может вместо ходьбы проехаться по железной дороге, то за то железная дорога сожгла его лес, увезла у него из-под носа хлеб и привела его в состояние, близкое к рабству – капиталисту. Если, благодаря паровым двигателям и машинам, рабочий может купить дешево непрочного ситцу, то за это эти двигатели и машины лишили его заработка дома и привели в состояние совершенного рабства – к фабриканту» (Л. Толстой «Так что же нам делать?» (1885)).

Доводя любую мысль, теорию, идею до абсолюта, Толстой говорит о ненужности и вреде в современном их виде наук («большая часть знаний, полученных наукой никому, кроме самих ученых, не нужна»), научно-технического прогресса («самые хитрые изобретения техники направлены …на вред народа»), культуры и искусства («наука и искусство… выговорили себе право праздности и пользования чужими трудами»), медицины («воображаемая наука врачей вся так поставлена, что умеет лечить только тех людей, которые ничего не делают»).
И отсюда вытекает вывод – ограничить свои потребности, отказаться от достижений цивилизации: «Главное же - надо быть готовым отказаться от всех усовершенствований нашей цивилизации, только чтоб не было того жестокого неравенства, которое составляет нашу язву… Надо решить, кому служить - богу или мамону. Обоим нельзя. Если богу, то надо отказаться от роскоши и цивилизации, будучи готовым устроить ее завтра же, только общую, равную».

Конечно же, сегодня эти призывы, как и другие высказывания писателя, вроде «Разрушаем миллионы цветков, чтобы воздвигать дворцы, театры с электрическим освещением, а один цвет репья дороже тысяч дворцов», «Культура – цивилизация есть не что иное, как загубление этих красот [природы – прим. моё] и заменение их. Чем же? Трактиром, театром...», «Вместо того, чтобы учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Летают очень скверно, но перестают учиться жизни любовной, только бы выучиться кое-как летать. Это всё равно, как если бы птицы перестали летать и учились бы бегать или строить велосипеды и ездить на них» и т.п., звучат наивно.

Как это ни парадоксально, но своими категоричными политико-идеологическими воззрениями Толстой напоминает большевиков, правда, с существенным отличием в содержании учения. Как известно, гегемоном и движущей силой социалистической революции большевики считали пролетариат, все же остальные классы и сословия трудящихся были призваны оказывать ему свое содействие и действовать под руководством рабочего класса. Толстой же считал, что в аграрной России, как и во всем мире, главным действующим лицом является крестьянство, и именно ему должны служить все остальные классы и сословия. «…огромное большинство людей всего мира занято земледелием, и на этом занятии держится возможность существования всех остальных людей. Так что в действительности род человеческий состоит только из земледельцев. Все же остальные люди: министры, слесаря, профессора, плотники, художники, портные, ученые, лекаря, генералы, солдаты — суть только или слуги или паразиты земледельцев» (Л. Толстой «О значении русской революции» (1906)).

*

Об искусстве
Как и руководители большевистской партии, Толстой предъявлял большие претензии к деятелям культуры и искусства, говоря об огромной пропасти между искусством для богачей и искусством для народа (читай: для крестьян). Так же как и Ленин, он говорил о снижении требований к созданию произведений искусства в современном обществе, об их вульгаризации и опошлении.
Сравните:
«В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть "свободы" реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в романах и картинах, проституции в виде "дополнения" к "святому" сценическому искусству? (…) Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания. И мы, социалисты, разоблачаем это лицемерие, срываем фальшивые вывески, - не для того, чтобы получить неклассовую литературу и искусство (это будет возможно лишь в социалистическом внеклассовом обществе), а для того, чтобы лицемерно-свободной, а на деле связанной с буржуазией, литературе противопоставить действительно-свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу…» (В. И. Ленин «Партийная организация и партийная литература» (1905)). «Важно также не то, что дает искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их» (В. И. Ленин Из беседы с К. Цеткин, Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой).

«…Прелюбодеяние есть не только любимая, но и единственная тема всех романов. Спектакль — не спектакль, если в нем под каким-нибудь предлогом не появляются оголенные сверху или снизу женщины. Романсы, песни — это все выражение похоти в разных степенях опоэтизирования. (…) … вследствие безверия и исключительности жизни богатых классов искусство этих классов обеднело содержанием и свелось все к передаче чувств тщеславия, тоски жизни и, главное, половой похоти. (…) …вследствие своего отделения от всенародного, искусство высших классов стало бедно содержанием и дурно по форме, … — искусство высших классов с течением времени перестало даже и быть искусством и стало заменяться подделкой под искусство. (…) Искусство будущего — то, которое действительно будет,— не будет продолжением теперешнего искусства, а возникнет на совершенно других, новых основах, не имеющих ничего общего с теми, которыми руководится теперешнее наше искусство высших классов. (…) Искусством будут считаться только те произведения, которые будут передавать чувства, влекущие людей к братскому единению, или такие общечеловеческие чувства, которые будут способны соединять всех людей. (…) И ценителем искусства, вообще, не будет, как это происходит теперь, отдельный класс богатых людей, а весь народ; … оно [искусство – прим. моё] должно будет удовлетворять требованиям … всех людей, больших масс людей, находящихся в естественных трудовых условиях. (…) Деятельность художественная будет тогда доступна для всех людей. (…) Нет более губительного положения для производительности художника, как положение полной обеспеченности и роскоши, в которых в нашем обществе обыкновенно находится художник. Художник будущего будет жить обычной жизнью людей, зарабатывая свое существование каким-либо трудом» (Л.Н. Толстой «Что такое искусство» (1897)).

Так же как и марксисты, Толстой вел речь о том, что искусство должно служить народу, интеллигенция, деятели искусства должны работать для народа, давая ему высокодуховную пищу. Писатель обвинял себя и своих собратьев по цеху в том, что они в своем «ослеплении до такой степени упустили из виду взятую на себя обязанность», что даже забыли про то, во имя чего производится их работа, и тот самый народ, которому они взялись служить, сделали предметом их научной и художественной деятельности. «Мы изучаем и изображаем его для своей забавы и развлечения, мы совершенно забыли то, что нам надо не изучать и изображать его, а служить ему» (Л. Н. Толстой «Так что же нам делать» (1885)).

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть VI)
От осторожного высказывания Блаженного Августина о споре града небесного с градом земным с последующей победой первого («…он [град небесный – прим. моё] не мог иметь с градом земным общих религиозных законов и был поставлен в необходимость вследствие этого спорить с последним, стал в тягость людям противоположного образа мыслей, подвергся их гневу, ненависти и преследованиям, пока, наконец, страхом своего многолюдия и всегдашней божественной помощью не обуздал дерзости своих врагов») Толстой приходит к категоричному умозаключению: «Учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу» (Л.Толстой «Суеверие государства» (1910)) (выделено мной).

Доведя критику элементов государственной системы, начатую Блаженным Августином, до абсолюта – полного отрицания какого бы то ни было государства в целом, Толстой со всей беспощадностью обрушился и на Церковь, вменяя ей в вину срастание с преступным государством.
В итоге, им были созданы не только теория построения идеального общества – Царства Божия на земле, но и собственное вероучение, призванное заменить традиционное христианство и претендующее на мировую религию в дальнейшем.

Итак, мы знаем план перехода к идеальному обществу по Толстому – через единый земельный налог, добровольный отказ помещиков от своей земли и передачу ее в руки работающих на земле крестьян, наконец, через мирные акции гражданского неповиновения всех слоев населения, ведущих к самоликвидации несправедливого, построенного на насилии, государства.
Нам известно, каким писатель видел это идеальное общество – в виде небольших земледельческих общин равноправных крестьян, живущих по общему закону взаимного служения, на всей Земле без государств и границ.
«Исполнение же этого закона не только трудно, но почти невозможно при городском, фабричном устройстве общества. Оно возможно и легко только при земледельческой жизни.
И потому освобождение людей от повиновения правительствам и от признания искусственных соединений государств, отечества должно привести их к естественной, радостной и наиболее нравственной жизни земледельческих общин, подчиняющихся только своим, доступным всем, основанным не на насилии, а на взаимном согласии установлениям» (Л.Толстой «Конец века» (1905)).

Именно такая жизнь и есть жизнь единственно верная, по божьим законам: «Сознательно возвратиться от соблазна человеческой власти к повиновению одной высшей власти Бога — значит признать обязательность для себя всегда и везде вечного закона Бога, одинаково во всех учениях: брамиyском, буддийском, конфуцианском, таосийском, христианском, частью магометанском (бабизме), несовместимого с повиновением человеческой власти.
Жить же сознательной земледельческой жизнью — значит признавать земледельческую жизнь не случайным временным условием жизни, а такою жизнью, при которой человеку легче всего исполнять волю Бога и которая поэтому должна быть предпочтена всякой другой жизни»
(Л.Толстой «О значении русской революции» (1906)).

Как я уже упоминала, полностью отрицая институт государства, Толстой наряду с его экономическим базисом отрицает и все политические, идеологические, социальные, культурные и морально-нравственные надстройки.

Так, со всей яростью он обрушивается на патриотизм, считая это социальное чувство любви к Родине, воспитывающееся в людях, инструментом в руках правительства, правящих классов и прислуживающей им интеллигенции для оболванивания народа и разжигания межнациональной розни.
«В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе.
Взаимная враждебность народов и государств достигла в последнее время таких удивительных пределов, что, несмотря на то, что нет никакой причины одним государствам нападать на другие, все знают, что все государства всегда стоят друг против друга с выпущенными когтями и оскаленными зубами и ждут только того, чтобы кто-нибудь впал в несчастье и ослабел, чтобы можно было с наименьшей опасностью напасть на него и разорвать его» (Л. Толстой «Патриотизм и правительство» (1900)).
«Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм. Патриотизм есть рабство» (Л. Толстой «Христианство и патриотизм» (1894)).

Надо заметить, что такая точка зрения, отнюдь, не нова, достаточно вспомнить крылатую фразу
Сэмюэла Джонсона (английский литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения, чьё имя, по оценке «Британники», стало в англоязычном мире синонимом второй половины XVIII века) «Патриотизм — это последнее прибежище негодяя» (1775) (1), и подобные не менее хлесткие высказывания других мыслителей, деятелей культуры, политиков, революционеров различных национальностей (2). (Отмечу, что многие из них различали патриотизм как просто любовь к своей Родине и ура-патриотизм («квасной», «лакейский») как полное неприятие всего чужестранного и неуемное восхваление всего своего.)
Истоки же такого космополитизма и антипатриотизма нужно искать в раннем христианстве, проповедующем о высшем небесном Царстве Божием, стоящем над земными государствами, и о христианской общности как особом «народе Божьем», что подрывало самые основы полисного патриотизма. Апостол Павел наставлял: «Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего (…) облекшись в нового <человека>, где нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Колоссянам, 3, 11).
Таким образом, раннее христианство отрицало всякие различия не только между народами империи, но и между римлянами и «варварами» – народами и племенами, стоящими на разных уровнях развития.

Толстой, следуя заветам ранних христиан, гораздо более категорично, чем они, осуждает патриотизм, считая, что он не только укрепляет ненавистное писателю государство и рабскую покорность граждан своему правительству, но и ведет к насилию – межгосударственным войнам.
Культивация патриотизма в отдельно взятой стране неизменно ведет либо к завоевательным войнам, либо к удержанию завоеванного, либо к восстановлению своих попранных прав, т.н. «патриотизм покоренных, угнетенных народов», говорит Толстой. Все эти виды патриотизма сопровождаются насилием, а наихудшим из них писатель считал последний, т.к. он «самый озлобленный и требующий наибольшего насилия». Кстати, по мнению Толстого, «патриотизм угнетенных народностей… так же несвойствен рабочим массам, а искусственно прививается им высшими классами» (т.е. освободительная борьба им также не приветствуется).
Из всего вышесказанного следует: «… чтобы уничтожить войну, надо уничтожить патриотизм».

Из толстовского отрицания патриотизма логически вытекает заключение: «Если христианство истина и мы хотим жить в мире, то не только нельзя сочувствовать могуществу своего отечества, но надо радоваться ослаблению его и содействовать этому. Надо радоваться, когда от России отделяется Польша, Остзейский край, Финляндия, Армения; и англичанину радоваться тому же по отношению Ирландии, Австрии, Индии и других колоний и содействовать этому, потому что чем больше государство, тем злее и жесточе его патриотизм, тем на большем количестве страданий зиждется его могущество. И потому, если мы хотим действительно быть тем, что мы исповедуем, мы не только не должны, как теперь, желать увеличения своего государства, но желать уменьшения, ослабления его и всеми силами содействовать этому» (Л.Толстой «Патриотизм или мир» (1896)) (выделено мной).

Уничтожение чувства патриотизма – прямой путь к вожделенному для Толстого космополитизму под Божьей властью.
«Поймите, что спастись от всех ваших бедствий вы можете только тогда, когда освободитесь от отжившей идеи патриотизма и основанной на ней покорности правительствам и когда смело вступите в область той высшей идеи братского единения народов, которая давно уже вступила в жизнь и со всех сторон призывает вас к себе» (Л. Толстой «Патриотизм и правительство» (1900)) (выделено мной).
Быть сыном Бога, единого для всех народов, а не сыном отдельного государства – вот к чему призывал Л.Н. Толстой человека.

Взращивать и культивировать патриотизм правительству помогает общественное мнение. Общественное мнение и власть – это взаимосвязанные явления: «Власть правительств держится теперь уже давно только на том, что называется общественным мнением. (…)А раз существует такое общественное мнение, то и устанавливается могущественная власть, обладающая в наше время миллиардами денег, организованным механизмом управления, почтами, телеграфами, телефонами, дисциплинированными войсками, судами, полицией, покорным духовенством, школой, даже прессой. и власть эта поддерживает в народах то общественное мнение, которое нужно ей. (…)Общественное мнение производит власть, власть производит общественное мнение. И выхода из этого положения кажется что нет никакого» (Л. Толстой «Христианство и патриотизм» (1894)).
Но изменять общественное мнение не только можно, но и должно. Делать это нужно посредством печати, высказывая свое мнение на страницах газет, журналов, книг… Работу нужно вести постоянно, и тогда «тотчас же совершится такой переворот во всем строе нашей жизни, которого не достигнут революционеры столетиями, если бы вся власть находилась в их руках». Поменять же общественное мнение можно, говоря только правду, ибо «сила не в силе, а в правде», и «только истина и высказывание ее может установить то новое общественное мнение, которое изменит отсталый и вредный порядок жизни». И вот когда изменится общественное мнение, тогда «без всякого усилия само собой заменится все то внутреннее устройство жизни людей, которое томит и мучает их». (Л. Толстой «Христианство и патриотизм» (1894)).
___________________________________________________________________

(1) Устойчивое выражение «Патриотизм — это последнее прибежище негодяя» имеет происхождение из английского законодательства, благодаря которому осужденные на каторгу преступники могли, не дожидаясь судебной сессии, объявить о своей желании завербоваться в Королевскую Армию (или флот), и тем самым избежать наказания.
(2) Некоторые примеры:
«живут они (христиане) в своём отечестве, но как пришельцы (…). Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужая страна. (…) Находятся на земле, но суть граждане небесные» Иустин Мученик «Послание к Диогнету».
«Что-то больно на патриотизм напирает, наверное, проворовался» Салтыков-Щедрин (по поводу одного чиновника).
«Патриотизм — хорошее качество, гораздо лучшее, чем эгоизм, присущий индивидуалисту, но всеобщая братская любовь — выше патриотизма, и если они вступают в конфликт между собой, то предпочтение следует отдать братской любви». Клайв Стейплз Льюис (1898-1963; английский писатель и христианский мыслитель)
«Терпеть не могу я восторженных патриотов, выезжающих вечно на междометиях или на квасу да каше» Белинский (1847) (В письме Кавелину )
«Идолопоклонство относительно своего народа, будучи связано с фактическою враждою к чужим, тем самым обречено на неизбежную гибель…» В. Соловьев (1853 – 1900; русский религиозный мыслитель, поэт, публицист, литературный критик)
«Вместо того, чтобы убивать своего соседа, пусть даже глубоко ненавистного, следует, с помощью пропаганды, перенести ненависть к нему на ненависть к какой-нибудь соседней державе - и тогда ваши преступные побуждения, как по волшебству, превратятся в героизм патриота». Бертран РАССЕЛ (1872 — 1970; английский математик,философ и общественный деятель)
«Самая дешевая гордость – это гордость национальная» А. Шопенгауэр.
«Странное дело! Во все времена негодяи старались маскировать свои гнусные поступки
преданностью интересам религии, морали и патриотизма» Г. Гейне
и т.д.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть V)
Очень многие положения трактата Блаженного Августина отражаются в религиозно-философских работах Л. Толстого и его публицистике. Мы можем найти множество сходных моментов в отношении к «разбойничьему» государству, его судам, войнам, государственным служащим (правда, Л. Толстой с каждым годом высказывается по этим вопросам все резче и жестче, отходя от созерцательности и обобщенности, присущей Блаженному Августину).

Схожи и их призывы к людям жить по совести, по божьим заповедям, неся в себе «град Божий» (по Толстому – «жить для Бога»), вне зависимости от национальности, гражданства и менталитета.
«…небесный град, пока он находится в земном странствовании [в виде истинных христиан, рассеянных по всему свету и несущих христианское учение безбожникам, язычникам и нехристианам – прим. моё], призывает граждан из всех народов и набирает странствующее общество во всех языках, не придавая значения тому, что есть различного в нравах, законах и учреждениях, которыми мир земной устанавливается или поддерживается; ничего из последнего не отменяя и не разрушая, а напротив, сохраняя и соблюдая все, что хотя у разных народов и различно, но направляется к одной и той же цели земного мира, если только не препятствует религии, которая учит почитанию единого высочайшего и истинного Бога», - говорит Блаженный Августин, ставя христианского Бога выше всех остальных и провозглашая христианскую веру единственно правильной.

Как мы помним, в романе «Анна Каренина» Толстой также искал Бога, единого для всех наций и народов, и устами Левина вопрошал об «отношении к божеству всех разнообразных верований всего человечества», «… об общем проявлении бога для всего мира…». И по мере поиска ответов на этот вопрос, по мере изучения христианского и других верований, Толстой, отталкиваясь от догм «истинного христианина» Блаженного Августина, уходит дальше и в вопросах веры и в вопросах государственного устройства.
В конце концов, Толстой поднимается над официозной христианской религией, как и над всеми другими локальными вероучениями, обращаясь к единой для всех людей нравственной компоненте: «Все люди одинаково разумные существа, и управлять ими может только то, что выше их. Выше же их только одно: тот дух, который живет во всех их, то, что мы называем совестью. И потому людям нужно повиноваться только своей совести, а не людям, которые назовут себя царями, палатами, конгрессами, сенатами, судами...» (Л. Толстой «Суеверие государства» (1910)) (выделено мной).

Итак, повиноваться следует не власть предержащим, не божеству, провозглашенному той или иной церковью или вероисповеданием, а тому высшему, надконфессиональному, богу, что находит отражение в каждой человеческой душе, в ее совести. Жить по совести – это и есть строить божье царство на земле, проповедует Л. Толстой. Жить по совести означает жить для блага других: «Еще до христианского учения среди разных народов был выражен и провозглашен высший, общий всему человечеству религиозный закон состоящий в том, что люди для своего блага должны жить не каждый для себя, а каждый для блага всех, для взаимного служения (буддизм, Исаия, Конфуций, Лao-тзе стоики)… Христианство с новой силой подтвердило закон взаимного служения…» (Л. Толстой «Конец века» (1905)) (выделено мной).
Жизнь по совести, добровольное служение друг другу и ненасилие в каких бы то ни было формах и сферах жизни – вот главные принципы истинного христианского существования по Толстому.

Вслед за Августином Толстой говорит: «Христианское учение провозглашало закон полной свободы человека, но при необходимом условии подчинения высшему закону, во всем его значении» (выделено мной). А отсюда вытекало следующее: «Нельзя быть свободным, нарушая высший, общий закон взаимного служения, как нарушают его всей своей жизнью люди богатых, городских классов, живущие трудами рабочего, особенно земледельческого народа» (выделено мной).

Все вопросы государственности и власти рассматриваются Толстым с религиозно-нравственной позиции, которую он ставит во главу угла. Отметая экономические, политические, социальные и прочие причины формирования ненавистного ему института государства и его отличительных черт, первопричиной его появления Толстой считал нарушение людьми «истинного» христианского учения.
«Люди забыли Бога, то есть забыли про свое отношение к бесконечному Началу жизни, забыли про вытекающее из этого отношения назначение каждого человека, состоящее прежде всего в исполнении для себя, для своей души закона, положенного этим Началом-Богом. Забыли про это вследствие того, что одни признали за собой право властвовать над людьми посредством угрозы убийства, а другие согласились повиноваться этим людям и участвовать в их властвовании. Признав же это, люди самым делом отреклись от Бога и заменили Его закон законом человеческим.» (Л.Толстой «О значении русской революции» (1906)) (выделено мной).

Итак, люди заменили законы Бога законами человеческими, к власти пришли безнравственные, злые поработители добрых, но слабых духом земледельцев. Правители с помощью насилия установили неправедное государство, отсюда и происходят все несправедливости в отношении народа. Такова история складывания «разбойничьего» государства по Толстому. Уничтожить насилие и несправедливость можно только уничтожив само государство, причем уничтожать его, как мы уже знаем, нужно исключительно ненасильственным способом.

Говоря о ненасильственной борьбе с властями, Толстой пытается увязать догматику Блаженного Августина и др. отцов-основателей христианства о покорности рабов своим хозяевам с системой мер противодействия этим хозяевам.
Получается следующее: «Учение христианское показывало, что свободен может быть только человек, целью своей ставящий исполнение высшего, общего всему человечеству закона взаимного служения, для которого не может быть препятствий. Учение это показывало, что единственное средство как для уменьшения в мире насилия, так и для достижения полной свободы, eсть только одно: покорное, без борьбы, перенесение какого бы то ни было насилия. (…) Принявшие это учение во всем его значении, повинуясь высшему закону, были свободны от всякого другого повиновения. Они покорно переносили насилие от людей, но не повиновались людям в делах, не согласных с высшим законом» (Л.Толстой «Конец века» (1905)) (выделено мной).

Так же как и Блаженный Августин Толстой считает рабов самих виноватых в своей участи, а наказание им вполне заслуженным, правда, по другим причинам: «Если народы порабощены, то они порабощены только потому, что они или боролись насилием с насилием, или принимали участие в насилии ради своих личных выгод. (…) Люди, не борющиеся с насилием и не принимающие участия в нем, так же не могут быть порабощены, как не может быть разрезана вода. Они могут быть ограблены, лишены возможности двигаться, изранены, убиты, но они не могут быть порабощены, то есть принуждены поступать противно своей разумной воле» (Л.Толстой «О значении русской революции» (1906)) (выделено мной).

Простолюдину следует повиноваться хозяину, человеку вышестоящему по должности или положению, не предпринимать никаких ответных мер в ответ на его насилие над своей личностью, но не повиноваться системе: государственной власти, законам, государственным поборам, призывам на военную службу и т.п.
«Ведь стоит только русским земледельческим людям перестать повиноваться какому бы то ни было насильническому правительству и перестать участвовать в нем, и тотчас уничтожились бы сами собой и подати, и солдатство, и все притеснения чиновников, и земельная собственность, и происходящие от нее бедствия рабочего народа. Уничтожились бы все эти бедствия, потому что некому бы было производить их», – полагает Толстой (Л.Толстой «О значении русской революции» (1906)).

Государственным же служащим и различным чиновникам нужно отказываться от занимаемых должностей по собственной воле, т.к. из толстовского постулата о неправедности государства и необходимости борьбы с ним следует отрицание служения такому государству на различных постах: «Христианин не должен принимать участия в делах государства.
Учение Христа всегда было противно учению мира. По учению мира, властители управляют народами, и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с другими народами. По учению же Христа ни один человек не может не только убивать, но насиловать другого, даже и силою сопротивляться ему, не может делать зла не только ближним, но и врагам своим» (Л.Толстой «Суеверие государства» (1910)) (выделено мной).

Эта логическая цепочка взаимосвязанных между собою действий приводит к явному противоречию с одним из основных христианских положений об отношении гражданина к государственной власти и государственной службе.
«Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены.
Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся…».
Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые.» (Послание к Римлянам святого апостола Павла).
«…общественные обязанности принимает на себя неизбежный долг любви. Если никто этого бремени не налагает, следует пользоваться досугом для познания и созерцания истины; если же его налагают, его следует принять по неизбежному долгу любви.»
(Блаженный Августин «О граде Божием»).
«Начальствующему нужны и терпение, и кротость голубиная, и мудрость змеиная, и благоразумие, и опытность. А как достигнуть всего этого? Где все это взять? Да, тяжела служба начальническая, и слишком тяжелы жезлы, начальникам врученные. Но что делать? Раз уж вручен жезл, должно ходить с ним; раз дана власть, не должно бегать от нее, а смотреть на нее как на дело Божие, ибо сказано: Нет власти не от Бога (Рим. 13,1).»
(Серафим Саровский «Радость моя»).
И т.д. и т.п.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть IV)
Можно смело утверждать, что в основе мировоззренческих и религиозных взглядов Л. Толстого лежит учение Блаженного Августина (354–430) (1), кстати, даже некоторые детали судеб этих титанов перекликаются. В молодости оба отдавались вихрю плотских удовольствий и наслаждений; постепенно придя к Богу, к христианству, «опростились»: Блаженный Августин раздает беднякам и распродает практически все свое имущество, он организовывает в Тагасте небольшую общину монастырского типа из шести человек. Три года, прожитые в Тагасте, полностью посвящены духовным занятиям: пост, молитва, добрые дела, размышления о Боге, беседы с друзьями и работа над книгами. Об опрощении Толстого также хорошо известно (подробнее о нем мы поговорим позже). И тот и другой проповедовали свое толкование христианского учения и Библии, строили собственные религиозно-философские системы и, в конечном итоге, стали величайшими мировыми пастырями человеческих душ и умов.
Известно и то, что «Исповедь» Блаженного Августина, один из лучших образцов мировой литературы и первый памятник жанра «исповедальной» автобиографии, послужила образцом для создания исповедей кумира молодости Толстого Ж. Ж. Руссо и самого Льва Николаевича. Исповеди Блаженного Августина и Л. Н. Толстого перекликаются не только описаниями событий, происходящих с героями трактатов, не только проведением тщательного анализа различных состояний души, понятий, нравственных ориентиров, не только стилем написания, но и самим слогом повествования.

Итак, обратимся к Блаженному Августину, одному из отцов-основателей христианской церкви.
В своем трактате «О граде Божием» он ввел понятия «Града Божьего» («града небесного») и «града земного», а также определил христианское отношение к любой государственности, государству и его законопорядку.
«… истинной справедливости нет нигде, кроме той республики, Основатель и Правитель которой — Христос, если эту последнюю угодно будет называть республикой, так как нельзя отрицать, что она — народное дело. Но поскольку в нашем случае это название может показаться несколько необычным, то скажем так: истинная справедливость существует только в том граде, о котором Писание говорит: «Славное возвещается о тебе, град Божий» (Пс. ЕХХХУТ, 6)», - говорил Блаженный Августин.

Земной град – это все человеческое общество с его грехами, пороками и низменными страстями, создающее различные государства, цель которых – достижение земных благ путем войн и насилия. Земной град – это человеческое общество, не признающее христианского Бога и не подчиняющееся его заповедям.
Впервые Блаженный Августин заговорил о:
- неправедности захватнических межгосударственных войн и войн внутри государства: «…этот град [земной – прим. моё] очень часто разделяется сам в себе, вступая в споры, войны и сражения и добиваясь побед, несущих пред собою смерть или, по крайней мере, смертных. Ибо, какою бы своею частью он не восстал войной на другую часть, он хочет быть победителем племен, хотя сам находится в плену у пороков»; «… были и остаются врагами народы внешние, против которых всегда велись, ведутся и будут вестись войны, сама обширность империи породила войны худшего свойства, т. е. союзнические и гражданские; они лежат на человеческом роде еще более тяжким гнетом, ведутся ли для того, чтобы когда-нибудь прекратиться, или составляют предмет опасения, как могущие возникнуть снова».

- неправедности государственных судебных учреждений: «А суды людей о людях, неизбежные в гражданских обществах, в каком бы мире они ни находились: каковы они, как жалки, какое представляют собою скорбное зрелище!..
Осудив и убив его, судья еще не знает, виновного или невиновного он убил, пытая, чтобы не убить по неведению без вины; и выходит, что он терзал невинного, чтобы узнать, и убил потому, что не знал».
Даже мудрый и порядочный человек, исполняющий роль судьи, творит неправедное дело, т.к. «его привязывает, его влечет к этой должности человеческое общество, изменить которому он считает преступлением, но при этом он не считает преступлением, что невинные свидетели подвергаются пыткам по чужим делам; что обвиняемые, часто не вынося страданий и давая о себе ложные показания, подвергаются и наказаниям без вины после того, как без вины подвергались пыткам; что … они … очень часто умирают от самих пыток;…».

- неправедности земного государственного устройства:
«Итак, при отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре. И они также представляют собою общества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному закону. Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает оседлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства, которое уже вполне присваивает ей не подавленная жадность, а приобретенная безнаказанность.
Прекрасно и верно ответил Александру Великому один пойманный пират. Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: “Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором”».

Разумеется, государственное устройство рассматривается через призму христианского вероучения:
«… когда почитается истинный Бог и Ему воздается поклонение действительными священнодействиями и добрыми нравами, бывает полезно могущественное и долговременное управление людей добродетельных. И полезно оно не столько для них самих, сколько для тех, кем они управляют».

В этом же трактате Августин говорит о личностном равенстве людей, о недопустимости господства одного человека над другим: «…гордость превратно возражает Богу. Ибо она ненавидит равенство с товарищами при подчинении Ему, но старается наложить на товарищей, вместо Него, свое господство. Ненавидит она правый мир Божий, а любит свой неправый», «Он [Бог – прим. моё] хотел, чтобы разумное по образу Его творение господствовало только над неразумным: не человек над человеком, а человек над животным».
Тем не менее, он оправдывает рабство, считая, что оно – справедливое наказание за грехи не только самого человека, но и всего его народа, племени, общества: «…грех – первая причина рабства, по которому человек подчиняется человеку в силу своего состояния; и это бывает не иначе, как по суду Божию, у Которого нет неправды и Который умеет распределять различные наказания соответственно вине согрешающих… …присужденное в наказание рабство определяется в силу того же закона, который повелевает сохранять естественный порядок и запрещает его нарушать; потому что, не будь проступка против этого закона, нечего было бы наказывать принуждением к рабству».

Ратуя за миропорядок в государстве («Мир града – упорядоченное относительно управления и повиновения согласие граждан. Мир людей – упорядоченное единодушие. Мир всего – спокойствие порядка.») и в отношениях человека и Бога («Мир человека смертного и Бога – упорядоченное повиновение в вере под вечным законом. Мир небесного града – самое упорядоченное и единодушнейшее общение в наслаждении Богом и взаимно в Боге.»), Блаженный Августин считает сложившиеся межличностные, родственные и сословные отношения между людьми непреходящими и неизменными, освященными Господом.
«Управляют те, которые заботятся, как-то: муж – женою, родители – детьми, господа – рабами. Повинуются же те, о которых заботятся, как-то: жены – мужьям, дети – родителям, рабы – господам. Но в доме праведного, живущего верою…, и управляющие служат тем, кем, по-видимому, управляют. Ибо управляют они не из желания господствовать, а по обязанности заботиться, и не из гордого своего начальственного положения, а из сострадающей предусмотрительности.
Это предписывает естественный порядок, так создал человека Бог» (выделено мной).

Рабство – такое же естественное и неизменное состояние части земного общества. Рабам следует подчиняться своим господам не просто со смирением, но и с любовью: «Почему апостол увещевает и рабов подчиняться господам и служить им от души с готовностью (Ефес. VI, 6–7), т. е. если они не могут получить от господ своих свободу, то сами они могут сделать служение свое некоторым образом свободным, служа не из притворного страха, а по искреннему расположению, пока прейдет неправда, упразднится всякое начальствование и власть человеческая и будет Бог все во всех».
Рассматривая семью, дом (в понятие «дом» входит и семья с ее главой – мужем-отцом семейства и всякого рода домашняя прислуга с рабами включительно) как ячейку общества, Августин не запрещает и не осуждает различного рода наказания за те или иные проступки: «Истинные отцы семейства во всем, что касается почитания Бога и служения Ему, заботятся обо всех членах семьи, как о детях, … Если же кто-нибудь в доме противится домашнему миру своим неповиновением, такой укрощается или словом, или бичем, или другим справедливым и дозволенным родом наказания, насколько это допускает человеческое общество, ради пользы самого укрощаемого, чтобы присоединить его к миру, от которого тот уклонился. (…) Отец семейства должен… брать правила из гражданского закона и управлять согласно им своим домом так, чтобы он служил к упрочению мира гражданского общества».

Наконец, об отношении Блаженного Августина к исполнению христианами государственных обязанностей.
Главным делом христианина является поиск истины и размышление о Боге, но если он занимается какой-либо практической деятельностью, то должен выполнять ее со всей тщательностью и любовью к ближнему, ради его блага: «При деятельности же предметом любви должны быть не почет в настоящей жизни или власть (ибо все суетно под солнцем), а само дело, которое делается порою посредством почета и власти, если делается правильно и с пользой, т. е. так, чтобы могло послужить тому благосостоянию подчиненных, которое соответствует воле Божией,… ».
Августин не отрицает участия христиан в мирских делах, не порицает несения ими государственной службы, считая, что действуя по божьим заповедям, любя ближнего своего и действуя ему во благо, христианин должен быть в примирении «со всяким человеком и с миром человеческим», чтобы «никому не вредить» и «приносить пользу, кому нужно».

Говоря о том, что земной град и небесный всегда противостоят друг другу, яростно обличая земной град во всех его пороках (за пример этого града была взята Римская империя в последние годы своего существования в виде Римской республики, свидетелем распада которой он был), Августин, тем не менее, не призывает христиан к открытой борьбе против него или неучастию в мирских делах.
«…ревностное стремление к познанию истины не воспрещается никому; это похвальная сторона покоя от житейских дел. Но высшего места, без которого невозможно управление народом, хотя бы на него вступали и занимали его как следует, добиваться, однако же, неприлично. Святого покоя ищет любовь к истине; общественные обязанности принимает на себя неизбежный долг любви. Если никто этого бремени не налагает, следует пользоваться досугом для познания и созерцания истины; если же его налагают, его следует принять по неизбежному долгу любви» (выделено мной). Иными словами, принимать участие во всех мирских делах нужно лишь по необходимости, откликаясь на призывы по долгу следования божьей заповеди о любви к ближним.
___________________________________________________________________
(1) Августи́н Блаже́нный (лат. Aurelius Augustinus Hipponensis; 13 ноября 354, Тагаст, Нумидия — 28 августа 430, Гиппон, близ Карфагена) — Блаже́нный Августи́н, Святитель Августин, Учитель Благодати (лат. Doctor Gratiae) — епископ Гиппонский, философ, влиятельнейший проповедник, христианский богослов и политик Святой католической и православной церквей (при этом в православии обычно именуется с эпитетом блаженный — Блаженный Августин, что, однако, является лишь наименованием конкретного святого, а не более низким ликом, чем святость, как понимается этот термин в католицизме). Один из Отцов христианской церкви, основатель августинизма. Родоначальник христианской философии истории. Христианский неоплатонизм Августина господствовал в западноевропейской философии и католической теологии до XIII века, когда он был заменён христианским аристотелизмом Альберта Великого и Фомы Аквинского. Некоторая часть сведений об Августине восходит к его автобиографической «Исповеди» («Confessiones»). Его самый известный теологический и философский труд — «О граде Божием».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть III)
Остро и неустанно критикуя капиталистическое общество и государство, Толстой приходит к выводу, что любое государство всегда является «учреждением для совершения постоянного насилия меньшинства над обманутым большинством». Умозаключение Толстого о его упразднении вполне согласуется с теориями социалистов, в первую очередь, с анархистским учением.
«Не может человек, живущий в Канаде или в Канзасе, в Богемии, в Малороссии, Нормандии, быть свободен, пока он считает себя (и часто гордится этим) британским, североамериканским, австрийским, русским, французским гражданином. Не может и правительство, призвание которого состоит в том, чтобы соблюдать единство такого невозможного и бессмысленного соединения как Россия, Британия, Германия, Франция - дать своим гражданам настоящую свободу, а не подобие ее, как это делается при всяких хитроумных конституциях, монархических, республиканских, или демократических. Главная и едва ли не единственная причина отсутствия свободы - лжеучение о необходимости государства. Люди могут быть лишены свободы и при отсутствии государства, но при принадлежности людей к государству не может быть свободы» (Л. Толстой «Суеверие государства» (1910)) (выделено мной).

При этом для Толстого не имеет значения, какого типа это государство, буржуазно-капиталистическое или социалистическое. И то и другое является для писателя неприемлемым: «Социализм в том виде, как он рекомендован Марксом, в сравнении с капитализмом есть только перемещение деспотизма».
Отрицая институт государства, ратуя за полную свободу каждого отдельного человека, в том числе и за свободу от выполнения гражданских обязанностей, Толстой, по сути, провозглашал космополитизм (1).
«Лжеучение государства состоит в признании себя соединенным с одними людьми одного народа, одного государства, и отделенным от остальных людей других народов и других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга и самих себя из-за этого ужасного лжеучения. Освобождается же от него человек только тогда когда признает в себе духовное начало жизни, которое одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено Богом» (Л. Толстой «Суеверие государства» (1910)).

Неприязнь к государству как к социальному институту у Толстого проявилась еще в конце 1850-х гг. Тогда в его дневнике появляется следующая запись: «Все правительства равны по мере зла и добра. Лучший идеал — анархия». Значительно позже, в 1910г., последует разъяснение: «Анархия не значит отсутствие учреждений, а только таких учреждений, которые людей заставляют подчиняться насильно».
Государственными учреждениями насилия Толстой считал практически все: правительство, суды, армию, полицию,…
«Правительство требует от граждан насилия и поддержки насилию»,
«Армия есть ничто иное, как собрание дисциплинированных убийц. … Войско всегда стояло и теперь стоит в основе власти»,
«Сознание ненужной, бессмысленной и вредной царской власти стало теперь более или менее очевидно, ясно огромному большинству народа»,
«Право государственное есть право отбирать у людей произведения их труда, послать их на убийства, называемые войнами,… Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда,… Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которых они считают нужным ссылать, заточать, вешать…»,
«…законы-то … придумываются теми самыми людьми, будь они императоры, короли, советники императоров и королей, или члены парламентов, которые живут насилиями и потому ограждают эти насилия устанавливаемыми ими законами. Они же, те же люди и приводят эти законы в исполнение, приводят же их в исполнение до тех пор, пока законы эти для них выгодны, когда же законы эти становятся невыгодны им, они придумывают новые, такие, какие им нужно».
Подобных цитат можно привести великое множество.

Главный посыл Толстого – любое государство – это институт насилия, где есть «насилующие и насилуемые, и насилующим хочется оправдать свое насилие» с помощью законов и органов, следящих за их исполнением и принуждающих к нему.
Гражданин в государстве обязан подчиняться всем предписаниям, спущенным «сверху», расписывающим и регламентирующим жизнь человека до мелочей.
«Над всяким человеком, где бы он ни родился, существует собрание людей, совершенно неизвестных ему, которые устанавливают законы его жизни: что он должен и чего не должен делать; и чем совершеннее государственное устройство, тем теснее сеть этих законов.
Определены наказания за неисполнение всех этих и многих других законов. Нельзя перечислить всех законов на законах и правил на правилах, которым он должен подчиняться и незнанием которых (хотя и нельзя их знать) не может отговариваться человек самого либерального государства».
Кроме того, каждый гражданин обирается государством с помощью системы различных налогов, податей, пошлин.
«Мало и этого: человеку этому … велят, как только он войдет в возраст, поступать на несколько лет в военное самое жестокое рабство и идти воевать,…» и т.д. и т.п.

Итак, граждане любого государства опутаны его писаными и неписаными законами, предписаниями, правилами, устоями, выйти за рамки которых не позволяется под угрозой наказания. Более того, каждый гражданин угнетает другого, исполняя надзорные и карательно-репрессивные функции: чиновники, полицейские, судьи, военные,… – «в государстве все граждане являются угнетателями самих себя». Такое существование в рамках государства Толстой считает своего рода рабством: «Стоит только, отрешившись от принимаемого на веру лжеучения [государства – прим. моё], и взглянуть на положение человека, живущего в государстве, - к какому бы самому деспотическому или самому демократическому государству он ни принадлежал, - чтобы ужаснуться на ту степень рабства, в котором живут теперь люди, воображая, что они свободны.
И вот люди, поставленные в такое положение не только не видят своего рабства, но гордятся им, считая себя свободными гражданами великих государств Британии, Франции, Германии, России, гордятся этим так же, как лакеи гордятся важностью господ, которым они служат».

Толстой рассматривает институт государства, государственность и граждан, состоящих на государственной службе, через призму своих религиозных и морально-нравственных взглядов.
Он считает глубоко безнравственными как всю систему государства и ее структурные элементы, так и людей, входящих в нее и служащих ей.
«Не только нравственный, но не вполне безнравственный человек не может быть на престоле или министром, или законодателем, решателем и определителем судьбы целых народов. Нравственный добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как целомудренная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник» (Л. Толстой «Суеверие государства» (1910)) (выделено мной).
«Всякое правительство я считаю… учреждением для совершения посредством насилия безнаказанно самых ужасных преступлений: убийств, ограблений, спаивания, одурения, развращения, эксплуатации народа богатыми и властвующими; и потому полагаю, что все усилия людей, желающих улучшить общественную жизнь, должны быть направлены на освобождение себя от правительств» (Лев Толстой, «Об общественном движении в России» (1905)).

Возвращение к основам христианской веры, нравственное очищение и построение истинного, справедливого общества, управляемого «разумными, выгодными и признаваемыми всеми правилами» – вот путь, предложенный Толстым.
Главной задачей общества Толстой считает не установление какого-либо более демократического и справедливого государственного строя, хотя бы на первых порах, как это предлагают либералы и социалисты, а упразднение института государства вообще, начиная этот процесс здесь и сейчас.
Упразднение это надо проводить не по рецептам социалистов, не с помощью революций или постепенных реформ, а мирными акциями гражданского неповиновения: «Государство начнёт отмирать тогда, когда люди снизу начнут отказываться участвовать в его лжи и насилиях уплатой налогов, солдатчиной, признанием законности власти».

Обоснованием идеи устранения государства и акций гражданского неповиновения Толстой считает истинное христианское учение.
Толстой не был первым отрицающим любой государственный строй, как не был и создателем теории гражданского неповиновения; эта практика и соответствующее учение известны со времен раннего христианства, когда его приверженцы еще в эпоху до христианизации Римской империи своим примером утверждали принцип ненасильственного отказа от исполнения государственных законов, ставя требования своей веры выше требований современного им общества.
___________________________________________________________________
(1) Космополити́зм (от др.-греч. κοσμοπολίτης (kosmopolites) — космополит, человек мира — идеология отсутствия гражданства, ставящая интересы свободного человека выше интересов отдельной нации, государства или человечества, и рассматривающая человека, как свободного индивида в рамках Земли вне зависимости от географического гражданства или какой-либо родовой принадлежности.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть II)
Переход к бесклассовому обществу предполагался разными путями: каждая партия прокладывала свой.

Так, марксисты и анархисты планировали революционный путь преобразований, при котором будет полностью ликвидирована частная собственность. При этом они провозглашали экспроприацию экспроприаторов, т.е. процесс ликвидации частной собственности эксплуататорских классов посредством изъятия средств производства у собственников (эксплуататоров) в принудительном порядке и передачи их в собственность трудящихся. Экспроприация экспроприаторов являлась начальным этапом социалистического обобществления. «Монополия капитала, — писал К. Маркс, — становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».

В отличие от марксистов анархисты отказывались от национализации экспроприированных средств производства и передачи их в собственность государства. По Кропоткину следовало средства производства передавать непосредственно в руки рабочих. Именно такое действо должно было обеспечить социалистический характер революции и не дать ей стать просто сменой политической власти.

Эсеры же предполагали перейти к социализму мирным, эволюционным путем, без каких бы то ни было социальных революций. Вначале в капиталистической России нужно было установить политическую свободу и демократию, т.к. «социализм без свободы есть тело без души», - говорил В.М. Чернов, и добиться социализации земли. Социализация земли означала отмену частной собственности на землю и превращение ее в общенародное достояние без права купли-продажи. Эсеры так же, как и анархисты, отвергали национализацию земли и передачу ее государству. Земля, по их мнению, должна была быть передана в местные и центральные органы народного самоуправления – сельские и городские общины, областные и центральные учреждения.
Политическая свобода, демократия и социализация земли были эсеровской программой-минимум. Программа-максимум не сильно отличалась от программ других социалистических партий: экспроприация капиталистической собственности, реорганизация производства и всего общественного строя на социалистических началах при полной победе рабочего класса и, наконец, построение социализма.
Свою программу общественного переустройства эсеры намеревались отстаивать, прежде всего, в Учредительном собрании. Вместе с тем они заявляли, что будут стремиться «непосредственно проводить» ее и явочным порядком. Характерным для эсеров было и то, что они, подобно представителям реформистских течений в западноевропейском социализме, приветствовали все меры, имевшие целью «обобществление еще в пределах буржуазного государства тех или иных отраслей народного хозяйства».
Чтобы облегчить управленческую задачу социализма, эсеры считали необходимым готовить рабочих к самоуправлению уже в системе капитализма. Эта подготовка, говорили они, происходит «в лаборатории собственных трудовых культурно-хозяйственных, кооперативных, синдикальных и идейно-политических организаций – в этих оазисах солидарности в пустыне капиталистической борьбы ”всех против всех”». Таким образом, эсеры пропагандировали необходимость развития общественных форм еще в рамках капитализма, с целью постепенного вытеснения капитализма и его заменой на социалистические отношения.

Этот реформистский путь преобразования государства Толстой высмеивал в уже упоминаемой статье «К рабочему народу».
Не принимал он и революцию как способ кардинального изменения существующей политической и экономической системы.
23 октября 1905 года Толстой отмечал: «Революция в полном разгаре. Убивают с обеих сторон… Противоречие в том, как и всегда, что люди насилием хотят прекратить, обуздать насилие» (выделено мной).
Несколько позже он делится с Чертковым своим отвращением и желанием не видеть происходящего: «Чем больше разгорается революция, тем сильнее хочется уйти в себя, не участвовать не только делом или словом, но и обсуждением этого злого дела».

Вместе с тем Толстой прямо заявляет, что народу ждать земли из рук царского правительства бесполезно. В статьях «Где выход?», «Рабство нашего времени» и других работах он пишет, что правительство никогда не отдаст народу землю, потому что большинство лиц, составляющих правительство, владеет землями, и на этом владении основано все их существование. Он прямо говорит, что «организованное насилие есть правительство», и пока существует власть эксплуатирующего меньшинства над эксплуатируемым большинством, трудящиеся не смогут свободно пользоваться плодами своего труда. Богатство, добываемое народом, «будет все уходить к насильникам».

Какой же выход предлагал Толстой? Прежде всего, настаивает он, нужно упорядочить земельные отношения по проекту Г. Джорджа. А вслед за передачей земли в руки тех, кто на ней трудится, должно последовать изменение всего общественного строя. Но коренное преобразование существующего строя и построение нового безгосударственного общества свободных земледельцев должно произойти мирным путем, как без социальных революций, так и без участия в реформах правительства и деятельности в государственных структурах.

«Вся первая половина XIX в. полна попыток разрушить насильственной революцией деспотический государственный строй. Все попытки кончились реакцией, и власть правящих классов только усилилась, — отмечал Толстой, суммируя свои наблюдения над политической историей Западной Европы. — Очевидно, революция не может теперь одолеть государственную власть. Остается одно: такое изменение мировоззрения народа, при котором он перестал бы служить насилиям правительств. Такое изменение может произвести только религия...» (выделено мной).

Толстой возлагал надежды на осознание каждым помещиком-землевладельцем греха частной собственности на землю и на отказ от нее. В подкрепление своих надежд на нравственное воскресение помещиков писатель ссылается на пример отмены крепостного права. По его мнению, подобно тому, как помещики осознали свой грех владения крепостными и отказались от этого греха, так же должны поступить они и в отношении земельной собственности.
(Здесь мы можем вспомнить небезызвестную левинскую фразу о том, что в освобождении крестьян при реформе 1861г. был личный интерес представителей господствующего класса: «Хотелось сбросить с себя это ярмо, которое давило нас, всех хороших людей».)

Крестьянам же и рабочим в статье «Конец века» (1905) Толстой предлагал следующую программу действий:
«Русскому народу, большинству его, крестьянам, нужно продолжать жить, как они всегда жили, — своей земледельческой, мирской, общинной жизнью и без борьбы подчиняться всякому, как правительственному, так неправительственному насилию, но не повиноваться требованиям участия в каком бы то ни было правительственном насилии, не давать добровольно податей, не служить ни в полиции, ни в администрации, ни в таможне, ни в войске, ни во флоте, ни в каком бы то ни было насильническом учреждении» (выделено мной).
Остальным сословиям Толстой отводил второстепенную роль помощников крестьянства в ненасильственной борьбе за землю и подлинную свободу:
«Людям же городских сословий: дворянам, купцам, врачам, ученым, писателям, техникам, фабричным рабочим … понять, что цель совершающегося переворота … может и должна состоять только в освобождении, всего и в особенности большинства его, стомиллионного земледельческого народа от всякого рода насилия, от военного насилия — солдатства, от податного насилия пошлин — и податей и от земельного насилия — захвата земли землевладельцами».

При этом он неоднократно предупреждает, что народ ни в коем случае не должен поддаваться на пропаганду социалистов и их призывы к революции, т.к.: «Всякое насилие крестьян над земледельцами вызовет борьбу с ответным насилием и во всяком случае кончится установлением такого или другого, но непременно насильнического правительства».
Писатель предрекает: «У людей же, теперь стремящихся сделать в России политическую революцию по образцу европейских революция, нет никаких новых основ. Они стремятся только к тому, чтобы переменить одну старую форму насилия на новую, точно так же осуществляемую насилием и несущую с собой те же бедствия, как и те, которые терпит теперь русский народ, как мы это видим в Европе и Америке, где тот же милитаризм, те же подати, тот же захват земли.
То же, что большинство революционеров выставляет новой основой жизни социалистическое устройство, которое может быть достигнуто только самым жестоким насилием и которое, если бы когда-нибудь и было достигнуто, лишило бы людей последних остатков свободы, показывает только то, что у людей этих нет никаких новых основ жизни» (выделено мной).

«Идеалом нашего времени не может быть изменение формы насилия, а только полное упразднение его, достигаемое неповиновением человеческой власти», – вот вывод, к которому подводит писатель.

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Толстой о государстве и государственной власти. (часть I)
В своей публицистике 1880-90-х гг. Толстой пишет о частной собственности как о корне всего существующего в обществе зла и прямо называет деятельность всякого правительства, защищающего частную собственность, преступной.

В частной собственности на средства производства, в первую очередь, в поземельной собственности Толстой видит основу как экономического, так и политического неравенства. Лишение трудового народа его законного права на землю он считает причиной бедственного положения не только крестьян, но и рабочих. «Фабричное рабство», с его точки зрения, прямое и непосредственное следствие «земельного рабства». «Право на землю,— пишет Толстой,— подобно праву на дорогу, которую захватили разбойники и по которой не пропускают людей без выкупа».

Именно поземельное рабство он считал причиной и основой устройства капитализма в России. Необходимые коренные преобразования современного ему строя он видел только в ликвидации остатков крепостничества и передаче земли в руки работающих на ней крестьян, в соответствии с теорией Г. Джорджа.
Продвигая теорию «единственного налога» Джорджа, Толстой понимал, что при следовании его советам нужно «…признать всю землю государственной собственностью и поэтому все налоги, как прямые, так и косвенные, заменить земельной рентой. …Рабство земельное было бы все уничтожено в пределах государства, т. е. земля принадлежала бы государству: Англии —своя, Америке — своя и т. д., т. е. было бы рабство, определяемое количеством пользования землею.
Может быть, и улучшилось бы положение некоторых рабочих (земельных); но как скоро осталось бы насильственное взимание податей за ренту, осталось бы и рабство. Земледелец, после неурожая не будучи в силах заплатить ренту, которую взыскивают с него силою, чтобы не лишиться всего, должен будет для удержания за собой земли закабалиться к тому человеку, у которого будут деньги» (выделено мной).
Таким образом, по убеждению Толстого, рабство от помещиков заменилось бы рабством от государства. Крестьянин впал бы в зависимость от своего государства, выделяющего ему землю и берущего за это большой налог.

Надо сказать, что, делая такое умозаключение Толстой, естественно, исходил из опыта жизни в обществе, где орудия труда и средства производства всегда находились в частных руках, будь то феодально-помещичий строй или капиталистический. Государств на другой экономической платформе просто не существовало. В Европе частная собственность являлась священной и неприкосновенной. На ее охрану и защиту было направлено, в конечном счете, все конституционное и текущее законодательство. На рубеже XIX и XX столетий буржуазное государство все более превращается в политический институт высшего класса капиталистического общества – крупной монополистической буржуазии. Этот высший класс неизменно занимает доминирующее положение в социальной структуре общества, так же, как и в государственном механизме. Именно он определяет характер и природу своего государства, его внутреннюю и внешнюю политику, основные направления его деятельности.
Для осуществления своей власти высший класс создает целую систему различных социально-политических институтов в виде политических партий, государства, общественных организаций. Главное место среди них занимает, конечно же, государство.
Естественно, что по такому же пути развития ускоренными темпами шла и Россия.

Толстой был абсолютно прав, говоря, что капиталистическое российское государство является таким же эксплуататором, как и отдельные помещики-землевладельцы.
Прав он и в том, что в таком государстве «никакие политические реформы не дадут свободы и блага народу», ибо эксплуатация народа все равно остается.
Толстой понимал, что и современные ему европейские государства, более развитые и цивилизованные, чем Россия, позднее их вступившая на капиталистический путь развития, при всей их демократии, отнюдь, не идеальны. Для писателя они не являлись образцом для подражания.
«Советую тебе воспользоваться всем, что можешь взять от Европы, – пишет Лев Николаевич дочери Маше 22 марта 1906 года. – Я лично ничего не хотел бы взять, несмотря на всю чистоту и выглаженность ее. А, к сожалению, вижу, что мы все капельки подбираем: партии, предвыборные агитации, блок и т. п. Отвратительно… все эти конституции ни к чему иному не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплуатировать большинство – переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплуатировать друг друга и все всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе. Очень чиста матерьяльно эта европейская жизнь, но ужасно грязна духовно».

Итак, Толстой ясно видел суть капиталистического общества: пока существует частная собственность, существует неравенство и эксплуатация низших классов высшими, и никакие политические надстройки, то, что он называл «политическими заплатами», в виде различных партий, конституций, реформ и т.п., могущие сгладить какие-то локальные конфликты между противоборствующими классами, не изменят коренным образом жизнь народа и всего общества.

В своем понимании Толстой был не одинок: о том же говорили и социалисты всех мастей, от марксистов до анархистов.
«Люди воображают, что делают необыкновенно смелый шаг вперед, если они отделываются от веры в наследственную монархию и становятся сторонниками демократической республики. В действительности же государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии» (выделено мной). (Энгельс Ф. Введение к работе К.Маркса «Гражданская война во Франции».)
«…всякое государство, в котором существует частная собственность на землю и на средства производства, где господствует капитал, как бы демократично оно ни было, – оно есть государство капиталистическое, оно есть машина в руках капиталистов, чтобы держать в подчинении рабочий класс и беднейшее крестьянство. А всеобщее избирательное право, Учредительное собрание, парламент – это только форма, своего рода вексель, который нисколько не меняет дела по существу» (выделено мной). (Ленин В.И. «О государстве».)
«Покуда общество было основано на крепостном праве, оно могло мириться с неограниченной монархией; а когда оно основалось на наемном труде и эксплоатации масс капиталистами, оно нашло лучший оплот эксплоатации в парламентаризме» (выделено мной). (Кропоткин П. «Хлеб и воля».)
«Развитие капитализма в России характеризуется наименее благоприятным соотношением между творческими, исторически-прогрессивными, и темными, хищнически-разрушительными тенденциями.Все связанные с этим развитием кризисы переживаются Россией в концентрированном виде, в сокращенный период времени, при низком культурном уровне, который обостряется взаимоприспособлением наиболее примитивных форм эксплуатации народного труда и медленно изменяющихся форм патриархального дворянско-чиновничьего царизма» (выделено мной). (Из программы партии эсеров.)

Итак, уверенность в несовершенстве нового, капиталистического уклада была очевидной. Она высказывалась представителями всевозможных партий самого разного толка. Практически все сходились во мнении о необходимости преобразования современного строя.
Особенно популярной была идея построения бесклассового общества при отсутствии самого института государства.

Как мы уже знаем, Толстой видел такое общество в виде общежития равноправных мелких крестьян без помещиков, капиталистов, их правительства и полицейско-классового государства. По мысли писателя «только освобождение большинства людей от того земельного рабства, в котором оно находится, может сделать политические реформы не игрушкой и орудием личных целей в руках политиканов, а действительным выражением воли народа».
Объединение свободных земледельцев в небольшие общины – вот тот, по Толстому, «естественный» земледельческий образ жизни. «Весьма вероятно, что общины эти не будут жить обособленно и войдут между собою, вследствие единства экономических, племенных или религиозных условий, в новые, свободные соединения», основанные на равноправии и христианской любви друг к другу, в отличие от государств современного мира, выстроенных на насилии.

Марксисты говорили о коммунизме – бесклассовом обществе, в котором, по К. Марксу, «исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда», «исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда», «труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидуумов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком». Тогда общество «сможет написать на своем знамени: “Каждый по способностям, каждому — по потребностям”». Главной действующей силой в построении такого общества марксисты считали пролетариат: «Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство».

Переход к коммунистическому обществу должен проходить в три этапа.
Первый этап – от капитализма к первой ступени коммунистического общества – социализму. В этот период государство должно стать орудием диктатуры пролетариата и решать задачи подавления сопротивления свергнутых классов, искоренения частной собственности и строительства социалистического общества.
«…при переходе от капитализма к коммунизму подавление еще необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, "государство" еще необходимо, но это уже переходное государство…» (Ленин В.И. «Государство и революция»).

Второй этап – низшая (первая) фаза коммунистического общества – социализм. Средства производства принадлежат всему обществу, нет эксплуататорских классов и частной собственности, но государство еще сохраняется.

Третий этап – высшая фаза коммунизма, когда происходит полное отмирание государства.
«Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не "отменяется", оно отмирает» (Энгельс Ф. «Развитие социализма от утопии к науке»).

Анархисты под руководством П. А. Кропоткина призывали к созданию общества, существующего на основе всеобщего самоуправления, выстраиваемого снизу вверх, в котором будет отсутствовать частная собственность, вместо которой предлагается свободное пользование всеми продуктами труда всеми членами общества. При этом товарное производство должно быть заменено «довольством для всех», то есть, выражаясь словами П. А. Кропоткина: «…пусть каждый берет сколько угодно всего, что имеется в изобилии, и получает ограниченное количество всего того, что приходится считать и делить!» (Кропоткин П. А. Хлеб и воля).
Будучи убеждённым противником любой формы государственной власти, Кропоткин не принимал идею диктатуры пролетариата.

В основе анархо-коммунистического общества должны были лежать обширные сети свободных городских и сельских общин, в которых люди объединялись бы по месту жительства и решали бы вопросы местного значения. Кроме этого предполагались профессиональные и ремесленные союзы, созданные на каждом предприятии и каждой деревне для организации производства и обмена продуктов труда. И, наконец, должны были появиться объединения людей на основе личных наклонностей и общих интересов. Развиваясь и активно взаимодействуя, эти три вида союзов имели бы возможность удовлетворить потребности всех своих членов: «потребления, производства и обмена, путей сообщения, санитарных мероприятий, воспитания, взаимной защиты от нападений, взаимопомощи, защиты территории; наконец — удовлетворения потребностей художественных, литературных, театральных, а также потребностей в развлечениях и т. п.».

Эсеры главной социальной силой считали весь «трудовой народ» – крестьянство, пролетариат, демократическую интеллигенцию, отводя главную роль крестьянству. Целью борьбы они провозглашали установление демократического социализма, который бы зиждился на представительстве «организованных производителей (профсоюзы), организованных потребителей (кооперативные союзы) и организованных граждан (демократическое государство в лице парламента и органов самоуправления)».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне

---

Страсти по Анне

IX

(продолжение)
Отступление. Общественно-политические взгляды Л.Н. Толстого (часть III)
Итак, земля должна быть в руках только работающих на ней хозяев – крестьян и успешных помещиков. А что же Толстой думал о жизни рабочих фабрик и заводов? Что он предлагал им для ее улучшения? По этому вопросу интересна его статья «К рабочему народу» (1902), где писатель не только предлагает пути решения этой задачи, но и высказывает свое отношение к социалистическому учению, понимая его очень оригинально.

Во-первых, Толстой призывает фабричных рабочих вернуться из города в деревню к работе на земле. «Возможность жить на земле, кормиться с нее своим трудом, как всегда была, так и останется всегда одним из главных условий счастливой и независимой жизни людской», - пишет он. И продолжает: «...жизнь на земле не исключает возможности рабочим участвовать частью своего времени и в фабричном труде дома или даже на фабриках. Если же вследствие этого перехода уменьшится производство бесполезных и вредных предметов, с большой быстротой изготовляемых теперь на больших заводах, и прекратится обычное теперь перепроизводство нужных предметов, а увеличится количество зерна, овощей, плодов, домашних животных, то это никак не уменьшит богатства людей, а только увеличит его» (выделено мной).

(Интересно, что идею труда наемного работника одновременно и на земле – в сельском хозяйстве и на фабрике воплотил в жизнь американский «автомобильный король» Генри Форд. С 1919г. до начала 1940-х гг. в сельской местности около малых рек, дающих дешевую электроэнергию, он строит малые предприятия по выпуску автодеталей и приборов, где трудилось от десяти до нескольких сот человек. На этих мини-заводиках Форд использовал труд фермеров, которым платил так же, как и промышленным рабочим. Сельским жителям удавалось успевать и на завод, и на ферму на собственных автомобилях. Новая организация труда, считал Форд, исключала безработицу, т.к. благополучие занятых базировалось на совмещении двух видов труда, а, следовательно, исключалось и социальное напряжение со стачками и борьбой трудящихся за свои права. Эти предприятия оказались нерентабельными из-за небольшого объема производства, ограниченных энергетических и людских ресурсов, необходимых затрат на перевозку сырья и готовой продукции. К тому же весной большинство фермеров занималось полевыми работами, а среди городских рабочих не нашлось желающих поселиться «на природе». Преемник и внук основателя компании Генри Форд II закрыл пришедшие в упадок «деревенские заводы» – любимое детище своего деда.)

Но главное, напоминает Толстой, «…рабочим, оставившим уже землю и живущим фабричным трудом, нужны не союзы, товарищества, стачки, ребяческие прогулки с флагами 1-го мая и т. п., а только одно: изыскание средств освобождения от фабричного рабства и поселения на земле, главным препятствием которому служит захват земли не работающими на ней собственниками. Этого они должны просить, требовать от своих правительств». Именно за получение земли, на которой они будут жить и с которой будут кормить свои семьи, должны бороться рабочие, говорит писатель.

Второе. Бороться за землю нужно только мирным путем, исключая всяческое насилие, ибо
«… все средства, употреблявшиеся до сих пор рабочими для своего освобождения, как прямое насилие и социалистическая деятельность, так и поступки отдельных лиц, для своей выгоды поддерживающих беззаконие землевладения, не достигали цели, потому что все были несогласны с основным правилом нравственности: делать другому то, что хочешь, чтобы тебе делали.
Освобождает же рабочих от их рабства даже не деятельность, а одно воздержание от греха только потому, что такое воздержание справедливо и нравственно, т. е. согласно с волею Бога» (выделено мной).
Единственно верное средство борьбы состоит в ненасильственном сопротивлении, т.е. в гражданском неповиновении, говорит Толстой: «… средство освобождения вас, рабочих, от вашего порабощения состоит только в том, чтобы, поняв, что владение землею есть преступление, не участвовать в нем ни в виде солдат, отнимающих землю у работающих, ни в виде работников на помещичьих землях, ни в виде ее наемщиков». Эту мысль Толстой повторяет неоднократно: «Приобрести ее [свободную землю – прим. моё] вы можете не бунтами, от которых избави вас Бог, не демонстрациями, не стачками, не социалистическими депутатами в парламентах, а только неучастием в том, что вы сами считаете дурным, т. е. не поддерживать беззакония земельной собственности как насилиями, производимыми войсками, так и работами на помещичьих землях или наймом их».

В-третьих, ни земля, ни фабрики и заводы не принадлежат никому: ни одному человеку, ни группе (классу) людей: «Хозяин не имеет никакого права владеть фабрикой, но так же мало права имеют и рабочие на какую бы то ни было фабрику…». Это положение Толстой объясняет тем, что земля – это природное достояние всего общества, а фабрики и заводы – плоды деятельности многих специалистов: архитекторов, инженеров, строителей и т.д., и потому, только рабочие не могут ими владеть.

И, наконец, четвертое. Людям надо помнить, что все причины их бед находятся в них самих, а не вовне: «Стоит только человеку или обществу людей вообразить, что испытываемое им зло происходит от внешних условий, и направить свое внимание и силы на изменение этих внешних условий и зло будет только увеличиваться». Поэтому, бесполезно менять внешние условия жизни, особенно кардинальным насильственным путем, в надежде, что произойдет ее улучшение.
«…положим, что вы достигнете того, чего желаете: свергнете теперешнее правительство и учредите новое, овладеете всеми фабриками, заводами, землею. Почему вы думаете, что люди, которые составят новое правительство, будут руководиться новыми, иными основами, чем те, которыми руководствуется теперешнее. А если они будут руководиться теми же основами, то они точно так же, как теперешние, будут стараться не только удержать, но усилить свою власть и будут извлекать из своей власти для своей выгоды всё то, что можно извлечь из нее», – приходит к выводу Толстой.

И в конце большой статьи делает неожиданное заключение: «Никакие изменения внешнего устройства никогда не улучшат и не могут улучшить положение людей. И потому-то мой четвертый и самый главный совет вам, рабочим, состоит в том, чтобы, не осуждая других людей, ваших угнетателей, вы оглянулись бы на себя и изменили бы свою внутреннюю жизнь» (выделено мной).

О «новомодном», по определению Толстого, социалистическом учении писатель отзывается следующим образом: «Несмотря на то, что учение… исполнено неясностей, произвольных положений и противоречий и просто глупостей, оно в последнее время всё более и более распространяется».
Заключается же это учение, в саркастической интерпретации Толстого, в следующем: всем «рабочим» [он имеет в виду сельскохозяйственных работников- крестьян – прим. моё] определено лишиться земли, «которою прежде владели», и стать наемными рабочими на фабриках. Далее, «они, устраивая союзы, товарищества, демонстрации и выбирая своих сторонников в парламенты, всё будут улучшать и улучшать свое положение и под конец даже присвоят себе все заводы, фабрики, вообще все орудия труда, в том числе и землю, и тогда уже будут совершенно свободны и благополучны».
Успокаивает Толстого то обстоятельство, что, по его заверениям, к проповеди «этого модного, называемого социализмом учения даже и в таких странах, как Россия», прислушиваются только 2% рабочих, «которые отстали или отстают от земледельческого труда». А «все те социалистические приемы союзов, демонстраций, выборов своих сторонников в парламенты, посредством которых фабричные рабочие стараются облегчить свое рабское положение, не представляют никакого интереса для свободных сельских рабочих».

Вообще, по представлению писателя, социалистическое учение подхватывается только теми фабричными рабочими, которые поддаются соблазнам городской жизни, считая себя «передовыми людьми, стоящими несравненно выше грубого мужика, сельского рабочего».

Социалистическое учение определяется Толстым как ложное, т.к., по его мнению, оно считает «увеличение потребностей признаком совершенствования человека». Кроме этого, говорит писатель, социалисты совершенно неправильно считают, что «земля есть такое же орудие труда, как завод или фабрика», они предлагают рабочим заняться «овладением фабрик, производящих пушки, ружья, духи, мыло, зеркала, ленты и всякие предметы роскоши, а потом уже, когда эти рабочие выучатся хорошо и быстро работать зеркала, ленты, но сделаются неспособными работать на земле, завладеть и землею».

Далее он обличает социалистов в том, что они увлекают рабочих жизнью в нездоровых промышленных центрах и бессмысленным трудом на фабриках ради возрастающих потребностей. «И запутавшиеся в соблазнах фабричной жизни рабочие верят этому и все силы свои употребляют на жалкую борьбу с капиталистами из-за часов работы и грошей прибавки, воображая, что они делают очень важное дело, тогда как единственное важное дело, на которое оторванные от земли рабочие должны бы употребить все свои силы, в том, чтобы найти средство возвращения к жизни среди природы и к земледельческому труду», – гнет свою линию Толстой.

«Мнимые друзья народа говорят вам, … что надо изменить всё теперешнее устройство: завладеть орудиями труда и землею и свергнуть теперешнее правительство и установить новое. И вы верите этому и надеетесь и трудитесь для достижения этих целей», но новое правительство, предупреждает Толстой, будет ничем не лучше прежнего. И снова рабочие окажутся под пятой уже новой власти.

Так Толстой подводит читателя к пониманию бессмысленности всякого рода переустройства окружающей действительности. В заключение он опять настойчиво повторяет свою концепцию достижения всеобщего истинного блага: «…нужно только жить по закону Бога братскою жизнью, делая другим то, что вы хотите, чтобы вам делали, и в той мере, в которой вы поймете это, а понявши исполните, осуществится и то благо, которого вы желаете, и уничтожится ваше рабство: "Познаете истину, и истина сделает вас свободными"» (выделено мной).

Надо учесть тот факт, что во время написания этой статьи (1902), в первые годы XXв., промышленный пролетариат России только начинал формироваться, в подавляющем большинстве это были рабочие в первом поколении, остающиеся по своему типу мышления крестьянами. Так, в 1905г. половина рабочих-мужчин имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя «на заработках». С другой стороны, много крестьян прибывало в город на сезонные работы или в периоды, когда в городе не хватало рабочих рук. Таким образом, между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт.
Городской рабочий начала XX века был близок к крестьянину по образу жизни и типу культуры. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих были записаны как крестьяне.

(Собственно, исходя из такого положения первого поколения рабочих, Толстой и обращался к ним как к «заблудшим» крестьянам на временных заработках в городе. В статье «Великий грех» (1905 г.) Толстой писал, что русский народ не должен подражать народам Европы и Америки, не должен «опролетариться», что он имеет свое великое историческое призвание — показать другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства. Он говорил, что народу необходимо, якобы, только получить землю, и тогда рабочие вернутся с фабрик к земледельческому труду и этот труд на свободной земле составит именно то «самое нравственное, здоровое, радостное и нужное занятие», которое является, по мнению Толстого, идеалом человеческой жизни.)

Тем не менее, курс на индустриализацию привел к постоянному увеличению численности наемных рабочих. Особенностью России была высокая концентрация рабочих на крупных промышленных предприятиях, что обуславливалось слабой технической оснащенностью производства и экстенсивными способами эксплуатации машин и оборудования. В начале XX в. около половины рабочих были заняты на предприятиях с числом работающих свыше тысячи человек. Это способствовало консолидации рабочего класса, упрощало задачу формирования его классового самосознания. Кроме того, отсутствие продуманной системы государственных мер в области рабочего законодательства и элементарных гражданских прав содействовало превращению пролетариата в мощную революционную силу.

Но этих моментов Толстой не видел и не учитывал в своей теории. Левинское выражение о том, что в России рабочего вопроса нет, так и осталось неизменным убеждением Толстого.
Итак, суммируем противоречивые взгляды Толстого на современную ему действительность и его рецепты достижения лучшей жизни.
- Писатель призывает фабричных рабочих бросить свои рабочие места в городе и вернуться в деревню, чтобы заняться сельским трудом. – Такой исход рабочих из города в деревню в условиях разорения крестьянства, его безземелья и бегства от голода в город просто нереален.
- Толстой предполагает возможность постоянного и одновременного совмещения сельского и фабричного труда одним производителем. – Даже в теории это выглядит утопичным, а на практике оказывается полностью несостоятельным (пример фордовских малых предприятий, даже несмотря на полную их механизацию). Ну а про участие в «фабричном труде дома» и говорить не приходится: налицо явная путаница в понятиях «ремесленный труд» и «фабрично-заводское производство».
- Толстой предполагает с помощью реализации единого налога по Генри Джорджу постепенную мирную национализацию земли. – На практике, в условиях капитализма, это также не осуществимо: ни власти, ни крупные землевладельцы на это не пойдут.
- Добиваться улучшения жизни Толстой предлагает путем ненасильственного гражданского неповиновения. – Несмотря на то, что учение Толстого имело своих последователей, оно не стало массовым, не было единого организующего начала и предводителя для исполнения таких массовых акций (например, как Махатма Ганди, ставший «отцом нации» и одним из руководителей и идеологов движения за независимость Индии от Великобритании, ведший борьбу путем гражданского неповиновения).
- Противореча себе, Толстой призывает не бороться с угнетателями (даже ненасильственными методами), а самосовершенствоваться и жить по Божьи, творя добро, и тогда окружающий мир изменится сам собою. – Толстовские земледельческие коммуны возникали в различных губерниях России с 1880-х гг. Они существовали в полном соответствии с учением Толстого о ненасилии и добром отношении к окружающим, бесконфликтно уживаясь с капиталистическим обществом, не оказывая на него хоть сколько-нибудь заметного влияния и не вызывая хоть каких-то улучшений в социальном плане (подробнее о таких коммунах мы поговорим позже).

Ленин был абсолютно прав, говоря в своей статье «Лев Толстой как зеркало русской революции» (1908): «…Толстой не мог абсолютно понять ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции [революции 1905г. – прим. моё], это само собою очевидно. Но противоречия во взглядах и учениях Толстого не случайность, а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века». И далее: «Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, - это стремление красной нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции, и несомненно, что идейное содержание писаний Толстого гораздо больше соответствует этому крестьянскому стремлению, чем отвлеченному "христианскому анархизму", как оценивают иногда "систему" его взглядов».

@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне