6.
Смотрю фильм дальше и не могу отделаться от чувства, что из трагедии Урсуляк с актерами все время пытаются сделать комедию. В сцене разговора с Натальей, где мечущийся Григорий открывает ей душу: «…Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал... В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе...», старик-отец, подслушивавший разговор, получает открывшейся дверью по лбу. И вся горечь слов Григория пропадает за здоровым жизнерадостным смехом зрителя. Зачем нужно так сбивать трагедийный накал сцены? Комедийный талант Маковецкого, конечно же, хорош, но лучше бы Урсуляк снял последующий разговор Григория с Дарьей – и градус трагедийности от предыдущей сцены понизил бы и актрисе дал бы поиграть.
читать дальшеПосле напряженных боев хутор Татарский и другие занимают красные; воюющие с ними казаки и их семьи уходят за Дон. Получив кратковременный отпуск, возвращается на хутор Мишка Кошевой. А дальше идет яркий эпизод, вырванный из контекста книги. Ни с того, ни с сего Мишка убивает деда Гришаку, поджигает его дом и сжигает еще полхутора в придачу. Зритель, не читавший роман, ахает и сравнивает Мишку с кровожадным и беспощадным карателем Митькой Коршуновым. А надо бы его сравнить с Григорием Мелеховым. Когда у него убили брата, стал Григорий мстить красным, в злобе круша и рубя всех и вся. С. Урсуляк показал эту горечь и злобу Мелехова так, что зритель должен был и ужаснуться и посочувствовать главному герою.
А ведь у Мишки Кошевого аналогичная трагедия: от предательской пули погиб Штокман, Дарья Мелехова застрелила плененного Ивана Алексеевича. Погибли близкие, дорогие ему люди – его наставники, учителя, ставшие ему родными. Чем же боль Мишки отличается от боли Григория?
«После убийства Штокмана, после того, как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак-повстанец. Ни к одному из них с той поры он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью?" - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и "красного кочета" пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах.
…
Непримиримую, беспощадную войну вел он с казачьей сытостью, с казачьим вероломством, со всем тем нерушимым и косным укладом жизни, который столетиями покоился под крышами осанистых куреней. Смертью Штокмана и Ивана Алексеевича вскормилась ненависть, а слова приказа только с предельной яркостью выразили немые Мишкины чувства... ».
Но С. Урсуляк прошел мимо этой боли и ничего нам о ней не поведал…
Под конец сериала сюжетная линия выпрямляется, выбрасываются огромные куски из дальнейшей жизни Григория, сыгравшие в ней свою роль: его пребывание в банде Фомина, а после гибели Аксиньи – у дезертиров. В 14-серийном фильме для этих жизненных перипетий Мелехова места не нашлось. В который раз хочется сказать: а жаль.
Ведь, опустившись до участия в бандитских набегах на знакомые хутора, Григорий не просто в сомнениях идет по течению, как раньше, он полон злости на себя и свою «постылую жизнь». А какой яркой могла бы быть сцена с юродивым! Могла, но не стала…
Нет и сцены выступлений главарей банды, «освободителей» казаков от Советской власти, перед станичниками и ответов казаков бандитам. Впрочем, этого эпизода и не могло быть в этом фильме, так как Шолохов ясно и понятно показывает, что народ стоит на стороне Советской власти и воевать с ней больше не хочет вовсе не по причине боязни, а потому что принял ее правду, что новые войны никому не нужны, и нужно заниматься мирным трудом, восстанавливая порушенное хозяйство.
И опять жизнь Григория пошла по знакомому кругу: пьянство, мародерство, дезертирство…
Бросив банду, Григорий твердо решает уехать с Аксиньей подальше от родных мест, куда-нибудь на Кубань или дальше на юг, и начать жизнь заново: осесть своей семьей, мирно трудиться, растить детей. Вот этого короткого, но важного разговора Григория с Аксиньей в фильме не прозвучало.
Но этим надеждам не дано было сбыться. Аксинья гибнет, Григорий скрывается где-то в лесах у дезертиров, ждущих амнистии от Советской власти. Неудержимая тоска по дому и детям заставляет его сорваться в путь, не дожидаясь этой амнистии.
У Шолохова роман заканчивается на высокой щемящей ноте:
«Опустившись на колени, целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил только одно слово:
- Сынок... сынок...
…
Что ж, и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий.
Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына...
Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».
У С. Урсуляка концовка фильма – это 8 минут видений и символизма. Григорий раздевается до исподнего, переплывает Дон, его посещают видения. Мокрый, дрожащий, с безумным взглядом приходит он в свой курень и ложится на холодную землю.
В видениях проходят перед ним умершие родные и близкие: члены семьи, родственники, знакомые, даже собака, когда-то застреленная красными, и, конечно же, австриец!
Честно говоря, весь этот символизм и мистика меня не пробрали. Осталось стойкое ощущение вторичности этих сцен: где-то что-то подобное я уже видела.
Воспоминания об умерших родных и близких, воскрешение их образов в памяти героя – прием в кинематографии далеко не новый и уже избитый. Режиссеру надо очень сильно постараться, найти какие-то свои сильные ходы и приемы, чтобы уйти от банального перечисления и поочередного показа всех умерших. И ведь советские кинематографисты прекрасно умели вплетать эти воспоминания в ткань фильма, создавая поразительные и незабываемые эффекты. Вспомнить хотя бы фильм «А зори здесь тихие» (1972): воспоминания девушек и старшины Васкова; «Свой среди чужих, чужой среди своих»: краткие вспышки памяти у главаря банды, выходца из дворянского рода, о своей семье; «Угрюм-река»: видения Прохора Громова и т.д.
Такие разные фильмы, разная манера съемок, режиссура, постановка, операторская работа. Объединяет же их только одно: эти воспоминания и видения не являются простым украшением фильма, они работают на него, полнее раскрывают характеры героев, напоминают о каких-то событиях, и т.д. и т.п.
В фильме С. Урсуляка видения главного героя никакой смысловой нагрузки не несут – это простое украшательство и попытка вызвать у зрителя сентиментальные слезы. У кого-то вызывает, у кого-то нет, мне, лично, было жалко потраченного режиссером времени, т.к. за эти 8 минут можно было бы многое еще поведать о жизни Григория.
И опять-таки в конце сериала, в видении Мелехова появляется австриец. Его появления в видениях Григория напомнили мне фильм «Бег»: солдата Крапилина в видениях генерала Хлудова. Только эти картины, их актеры и режиссеры в разных весовых категориях, не в пользу Урсуляка, увы.
Если Крапилин – это обличитель, больная совесть Хлудова, его судья, то, что этот австриец для Мелехова? Зачем он нужен в видениях Григория? Первая безоружная жертва? Но жертв у Григория было множество – на его совести масса убитых и раненных как красных, так и белых; ограбленных, напуганных мирных жителей – вооруженных и безоружных людей. В их число входит и жена Наталья и, в какой-то мере, Аксинья. Так почему же для С. Урсуляка образ австрийца более важен, чем другие жертвы Мелехова? Сам Шолохов, кстати, этому убитому австрийцу такого значения не придавал: неприятный, но мимолетный эпизод; Григорий (в романе) про него тоже не вспоминал.
«Умиляет» то, что Григорий, наконец-то, взял в руки косу и так начал ею махать, что ошметки травы в разные стороны полетели… В романе Шолохова красной нитью проходит желание Григория закончить войну и вернуться к крестьянскому труду, в свой Дом. У Урсуляка это желание главного героя проявилось только в видениях в концовке фильма. Не поздновато ли?
Так же непонятен сакральный смысл лежания героя в исподнем на холодной земле, раскинув руки. Попытка сделать из Мелехова мученика, страдальца Землирусской казачьей? Но Григорий Мелехов отнюдь не святой, он мучился сам, но жестоко мучил и других. Он не был приверженцем одной идеи, одной стороны, не стоял за них насмерть. Бывшие приятели, как красноармейцы, так и белогвардейцы, считали его двурушником и не доверяли ему. Он, практически, погубил любимых и любящих его женщин. Опять-таки, сам Шолохов не показывает его раскаявшимся грешником и библейским мучеником. Да и в фильме я не увидела какого-то его раскаяния в совершенных поступках.
Но лежание на земле в одном нижнем белье в позе, напоминающей крест, – это, по сегодняшним меркам, красиво, символично и высокодуховно.
А по мне –очередная красивость ради красивости.
P.S. Пока разгадывала эту символику, натолкнулась на очередное интервью С. Урсуляка.
«По мнению режиссера, Григорий Мелехов — это русский Гамлет. "Он человек-мученик. Его жизнь — это поступок и искупление. Важно же каяться. Вопрос не в том, что не грешим, а в том, как каемся. Вот он кается", — сказал Урсуляк.» Ну что ж, угадала.
P.P.S. И опять вспоминаем советские киношедевры – «Восхождение» Л. Шепитько и «Бег» Алова и Наумова.
Как раз там-то библейские аллюзии к месту. Сюжеты, актерская игра, сама внешность героев, стилистика картин, режиссура, манера съемок и множество других деталей – всё согласуется с интерпретацией библейских притч, которые вживлены в само тело фильмов, а не прилеплены к концовкам кинокартин красивыми, но бесполезными бантиками.
Смотрю фильм дальше и не могу отделаться от чувства, что из трагедии Урсуляк с актерами все время пытаются сделать комедию. В сцене разговора с Натальей, где мечущийся Григорий открывает ей душу: «…Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал... В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе...», старик-отец, подслушивавший разговор, получает открывшейся дверью по лбу. И вся горечь слов Григория пропадает за здоровым жизнерадостным смехом зрителя. Зачем нужно так сбивать трагедийный накал сцены? Комедийный талант Маковецкого, конечно же, хорош, но лучше бы Урсуляк снял последующий разговор Григория с Дарьей – и градус трагедийности от предыдущей сцены понизил бы и актрисе дал бы поиграть.
читать дальшеПосле напряженных боев хутор Татарский и другие занимают красные; воюющие с ними казаки и их семьи уходят за Дон. Получив кратковременный отпуск, возвращается на хутор Мишка Кошевой. А дальше идет яркий эпизод, вырванный из контекста книги. Ни с того, ни с сего Мишка убивает деда Гришаку, поджигает его дом и сжигает еще полхутора в придачу. Зритель, не читавший роман, ахает и сравнивает Мишку с кровожадным и беспощадным карателем Митькой Коршуновым. А надо бы его сравнить с Григорием Мелеховым. Когда у него убили брата, стал Григорий мстить красным, в злобе круша и рубя всех и вся. С. Урсуляк показал эту горечь и злобу Мелехова так, что зритель должен был и ужаснуться и посочувствовать главному герою.
А ведь у Мишки Кошевого аналогичная трагедия: от предательской пули погиб Штокман, Дарья Мелехова застрелила плененного Ивана Алексеевича. Погибли близкие, дорогие ему люди – его наставники, учителя, ставшие ему родными. Чем же боль Мишки отличается от боли Григория?
«После убийства Штокмана, после того, как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Мишкино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда в руки ему попадался пленный казак-повстанец. Ни к одному из них с той поры он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными, как лед, глазами смотрел на станичника, спрашивал: "Поборолся с Советской властью?" - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил безжалостно! И не только рубил, но и "красного кочета" пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах.
…
Непримиримую, беспощадную войну вел он с казачьей сытостью, с казачьим вероломством, со всем тем нерушимым и косным укладом жизни, который столетиями покоился под крышами осанистых куреней. Смертью Штокмана и Ивана Алексеевича вскормилась ненависть, а слова приказа только с предельной яркостью выразили немые Мишкины чувства... ».
Но С. Урсуляк прошел мимо этой боли и ничего нам о ней не поведал…
Под конец сериала сюжетная линия выпрямляется, выбрасываются огромные куски из дальнейшей жизни Григория, сыгравшие в ней свою роль: его пребывание в банде Фомина, а после гибели Аксиньи – у дезертиров. В 14-серийном фильме для этих жизненных перипетий Мелехова места не нашлось. В который раз хочется сказать: а жаль.
Ведь, опустившись до участия в бандитских набегах на знакомые хутора, Григорий не просто в сомнениях идет по течению, как раньше, он полон злости на себя и свою «постылую жизнь». А какой яркой могла бы быть сцена с юродивым! Могла, но не стала…
Нет и сцены выступлений главарей банды, «освободителей» казаков от Советской власти, перед станичниками и ответов казаков бандитам. Впрочем, этого эпизода и не могло быть в этом фильме, так как Шолохов ясно и понятно показывает, что народ стоит на стороне Советской власти и воевать с ней больше не хочет вовсе не по причине боязни, а потому что принял ее правду, что новые войны никому не нужны, и нужно заниматься мирным трудом, восстанавливая порушенное хозяйство.
И опять жизнь Григория пошла по знакомому кругу: пьянство, мародерство, дезертирство…
Бросив банду, Григорий твердо решает уехать с Аксиньей подальше от родных мест, куда-нибудь на Кубань или дальше на юг, и начать жизнь заново: осесть своей семьей, мирно трудиться, растить детей. Вот этого короткого, но важного разговора Григория с Аксиньей в фильме не прозвучало.
Но этим надеждам не дано было сбыться. Аксинья гибнет, Григорий скрывается где-то в лесах у дезертиров, ждущих амнистии от Советской власти. Неудержимая тоска по дому и детям заставляет его сорваться в путь, не дожидаясь этой амнистии.
У Шолохова роман заканчивается на высокой щемящей ноте:
«Опустившись на колени, целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил только одно слово:
- Сынок... сынок...
…
Что ж, и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий.
Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына...
Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».
У С. Урсуляка концовка фильма – это 8 минут видений и символизма. Григорий раздевается до исподнего, переплывает Дон, его посещают видения. Мокрый, дрожащий, с безумным взглядом приходит он в свой курень и ложится на холодную землю.
В видениях проходят перед ним умершие родные и близкие: члены семьи, родственники, знакомые, даже собака, когда-то застреленная красными, и, конечно же, австриец!
Честно говоря, весь этот символизм и мистика меня не пробрали. Осталось стойкое ощущение вторичности этих сцен: где-то что-то подобное я уже видела.
Воспоминания об умерших родных и близких, воскрешение их образов в памяти героя – прием в кинематографии далеко не новый и уже избитый. Режиссеру надо очень сильно постараться, найти какие-то свои сильные ходы и приемы, чтобы уйти от банального перечисления и поочередного показа всех умерших. И ведь советские кинематографисты прекрасно умели вплетать эти воспоминания в ткань фильма, создавая поразительные и незабываемые эффекты. Вспомнить хотя бы фильм «А зори здесь тихие» (1972): воспоминания девушек и старшины Васкова; «Свой среди чужих, чужой среди своих»: краткие вспышки памяти у главаря банды, выходца из дворянского рода, о своей семье; «Угрюм-река»: видения Прохора Громова и т.д.
Такие разные фильмы, разная манера съемок, режиссура, постановка, операторская работа. Объединяет же их только одно: эти воспоминания и видения не являются простым украшением фильма, они работают на него, полнее раскрывают характеры героев, напоминают о каких-то событиях, и т.д. и т.п.
В фильме С. Урсуляка видения главного героя никакой смысловой нагрузки не несут – это простое украшательство и попытка вызвать у зрителя сентиментальные слезы. У кого-то вызывает, у кого-то нет, мне, лично, было жалко потраченного режиссером времени, т.к. за эти 8 минут можно было бы многое еще поведать о жизни Григория.
И опять-таки в конце сериала, в видении Мелехова появляется австриец. Его появления в видениях Григория напомнили мне фильм «Бег»: солдата Крапилина в видениях генерала Хлудова. Только эти картины, их актеры и режиссеры в разных весовых категориях, не в пользу Урсуляка, увы.
Если Крапилин – это обличитель, больная совесть Хлудова, его судья, то, что этот австриец для Мелехова? Зачем он нужен в видениях Григория? Первая безоружная жертва? Но жертв у Григория было множество – на его совести масса убитых и раненных как красных, так и белых; ограбленных, напуганных мирных жителей – вооруженных и безоружных людей. В их число входит и жена Наталья и, в какой-то мере, Аксинья. Так почему же для С. Урсуляка образ австрийца более важен, чем другие жертвы Мелехова? Сам Шолохов, кстати, этому убитому австрийцу такого значения не придавал: неприятный, но мимолетный эпизод; Григорий (в романе) про него тоже не вспоминал.
«Умиляет» то, что Григорий, наконец-то, взял в руки косу и так начал ею махать, что ошметки травы в разные стороны полетели… В романе Шолохова красной нитью проходит желание Григория закончить войну и вернуться к крестьянскому труду, в свой Дом. У Урсуляка это желание главного героя проявилось только в видениях в концовке фильма. Не поздновато ли?
Так же непонятен сакральный смысл лежания героя в исподнем на холодной земле, раскинув руки. Попытка сделать из Мелехова мученика, страдальца Земли
Но лежание на земле в одном нижнем белье в позе, напоминающей крест, – это, по сегодняшним меркам, красиво, символично и высокодуховно.
А по мне –очередная красивость ради красивости.
P.S. Пока разгадывала эту символику, натолкнулась на очередное интервью С. Урсуляка.
«По мнению режиссера, Григорий Мелехов — это русский Гамлет. "Он человек-мученик. Его жизнь — это поступок и искупление. Важно же каяться. Вопрос не в том, что не грешим, а в том, как каемся. Вот он кается", — сказал Урсуляк.» Ну что ж, угадала.
P.P.S. И опять вспоминаем советские киношедевры – «Восхождение» Л. Шепитько и «Бег» Алова и Наумова.
Как раз там-то библейские аллюзии к месту. Сюжеты, актерская игра, сама внешность героев, стилистика картин, режиссура, манера съемок и множество других деталей – всё согласуется с интерпретацией библейских притч, которые вживлены в само тело фильмов, а не прилеплены к концовкам кинокартин красивыми, но бесполезными бантиками.
@темы: история, разговоры, споры, обсуждения, Режиссер С. Урсуляк и его фильмы