XI
Союз Вронского и Анны (продолжение)
Анна
Говоря об Анне в союзе с Вронским, я всегда повторяю, что она стала совершенно другой женщиной: свободной, независимой, интеллектуально развитой, полностью раскрывшей свой личностный потенциал. Это видно не только на примере ее взаимоотношений с Вронским, которому она стала другом и советчицей во всех делах и увлечениях (см. главу XI Союз Вронского и Анны (продолжение). Л. Толстой vs союза Анны и Вронского).
читать дальшеАнна имела и свои занятия и интересы, чему полностью отдавалась. Она очень много читала «и романов и серьезных книг, какие были в моде. Она выписывала все те книги, о которых с похвалой упоминалось в получаемых ею иностранных газетах и журналах, и с тою внимательностью к читаемому, которая бывает только в уединении, прочитывала их». Кроме этого, Анна сама писала. Вот как рассказывает Стива Левину о ее литературных опытах : «Она пишет детскую книгу и никому не говорит про это, но мне читала, и я давал рукопись Воркуеву... знаешь, этот издатель... и сам он писатель, кажется. Он знает толк, и он говорит, что это замечательная вещь».
При этом Анна, успевая заниматься домом и воспитанием дочери, взяла под свою опеку чужих детей – дочь и сыновей спившегося «тренера-англичанина», служившего у Вронского. Увидав брошенное семейство, Анна «помогла, втянулась, и теперь все семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе», - продолжает Стива.
Мы видим, что Анна, действительно, занималась нужными делами и жила полной жизнью. Однако, Толстого-моралиста это не удовлетворяет, ведь, как мы помним, он считает такие занятия лишь «подобием настоящего труда», а саморазвитие – «одурением». Подтверждение своих убеждений Толстой вкладывает в уста самой Анны, повторяющей несколько раз, что ее сочинительство – это безделушки, вроде «корзиночек из резьбы», ее дела – это искусственный мир, «состроенный ею себе, чтобы переносить тяжелую жизнь», «Разве я живу? Я не живу, а ожидаю развязки [согласия Каренина на развод – прим. моё], которая все оттягивается… я сдерживаю себя, жду, выдумывая себе забавы — семейство англичанина, писание, чтение, но все это только обман…».
Этот самообман, по версии Толстого, происходит от одиночества отвергнутой обществом Анны. Лишенная подруг и общения, отказавшись от «исконно» женского труда – занятия домом и семьей: мужем и многочисленными детьми, она полностью замкнулась на Вронском и его любви.
*
С. А. Толстая вспоминает некоторые детали творческой мысли и работы Толстого: «Сейчас Лев Николаевич рассказывал мне, как ему приходят мысли к роману: “Сижу я внизу, в кабинете, и разглядываю на рукаве халата белую шелковую строчку, которая очень красива. И думаю о том, как приходит в голову людям выдумывать все узоры, отделки, вышиванья; и что существует целый мир женских работ, мод, соображений, которыми живут женщины. Что это должно быть очень весело, и я понимаю, что женщины могут это любить и этим заниматься. И, конечно, сейчас же мои мысли (т. е. мысли к роману). Анна. И вдруг мне эта строчка дала целую главу. Анна лишена этих радостей заниматься этой женской стороной жизни, потому что она одна, все женщины от нее отвернулись, и ей не с кем поговорить обо всем том, что составляет обыденный, чисто женский круг занятий”».
Итак, по мнению писателя, занятия вне домашних, чисто женских забот для женщины недопустимы – это все пустая блажь.
А ведь в то время, когда Толстой писал «Анну Каренину», та же самая Анна находилась рядом с ним – его жена, Софья Андреевна Толстая. С. А. Толстая (в девичестве Берс) была хорошо образована, знала французский и немецкий языки, имела университетский диплом домашней учительницы, полученный экстерном, умела рисовать, играть на фортепьяно и обладала несомненным литературным талантом и тонким вкусом. Ею написаны детские рассказы (книга «Куколки-скелетцы»), в «Журнале для всех» под псевдонимом «Усталая» была напечатана ее поэма в прозе «Стоны», она писала повести, стихи и мемуарные очерки. В течение всей своей жизни, с небольшими перерывами, Софья Андреевна вела дневник, который стал заметным и своеобразным явлением в мемуаристике и литературе о Толстом. Это не говоря о том, что на протяжении многих лет Софья Андреевна оставалась верной помощницей мужа в его делах: переписчицей рукописей, переводчиком (она переводила его философские сочинения на французский язык), секретарем, издателем его произведений. После смерти Толстого Софья Андреевна продолжила издательскую деятельность, выпустив свою переписку с мужем, завершила издание собрания сочинений писателя.
Современники знали Софью Андреевну и как общественную деятельницу. Широкий отклик получили ее публичные обращения к общественному мнению, когда нужно было (как, например, в дни голода 1891--1893 гг.) привлечь внимание людей к важным общественным начинаниям Толстого. В этих случаях Софья Андреевна становилась рядом с мужем и отдавала начатому делу свои силы, средства и недюжинные организаторские способности. Немало ее заслуг и в том, как успешно она боролась за выход в свет запрещенных сочинений мужа, смело отстаивая их в цензуре, в сенате и даже перед самим царем. В 1901 году, во время отлучения его от церкви, Софья Андреевна публично выступила в его защиту, и ее гневные письма читались всей Россией.
В Ясной Поляне, как и в городе, ее жизнь была предельно насыщена: Софья Андреевна разбирала переписку мужа, отвечала на письма, сортировала приходившие ему книги и вносила их в каталог, собирала и вклеивала в альбом газетные вырезки, занималась фотографией, проявляла и печатала полученные снимки. Софья Андреевна создала уникальную коллекцию фотографий, которую смело можно назвать летописью последних двадцати лет жизни Льва Николаевича.
Она освоила дактилографию, уже в зрелые годы увлеклась живописью и достигла в этом больших успехов, делала копии семейных портретов, занималась музицированием.
Пытаясь соответствовать толстовскому идеалу жены, Софья Андреевна принимала у себя просителей из деревни, разрешала споры, а со временем открыла в Ясной Поляне лечебницу, где сама осматривала страждущих и помогала, насколько ей хватало знаний и умения.
И вся эта деятельность велась одновременно с нескончаемыми домашними хлопотами, с воспитанием и обучением детей. Она учила их русской грамоте, французскому и немецкому языкам, танцам, игре на фортепьяно. С девочками занималась домоводством, приобщала их к шитью, вышивке, вязанию, чем занималась и сама, одевая семью: шила блузы для мужа и повседневную одежду себе и детям.
А ведь на ее плечах еще лежало хозяйство Ясной Поляны и Самарские имения.
Софья Андреевна любила посещать столичные концерты и театральные премьеры, была знакома со многими художниками и писателями. В многолетней дружбе с графиней Толстой находились А. Фет, И. Репин, Н. Ге, В. Стасов, И. А. Гончаров и многие другие деятели культуры, неизменно отмечавшие наряду с гостеприимством и доброжелательностью ее живой ум и тонкий вкус.
Художник Л. Пастернак видел в Софье Андреевне выдающегося человека: «…Она во многих отношениях была крупным, выдающимся человеком — в пару Льву Николаевичу… Софья Андреевна сама по себе была крупной личностью». И. Бунин прямо говорил: «Очень талантлива художественно». Часто бывавший в Ясной Поляне Афанасий Фет искренне восхищался Софьей Андреевной и писал Толстому: «Жена у Вас идеальная, чего хотите прибавьте в этот идеал, сахару, уксусу, соли, горчицы, перцу, амбре - все только испортишь».
Вот такая деятельная, разносторонняя личность с богатейшим внутренним миром находилась бок- о- бок с гениальным писателем все 48 лет совместной жизни. Увы, эту индивидуальность муж, великий Л. Н. Толстой, не понимал и не воспринимал, С. А. Толстая не соответствовала его принципам.
Из дневников С. А. Толстой.
« 18 февраля 1898
Вчера вечером меня поразил разговор Л. Н. [Л. Н. Толстой - прим. моё] о женском вопросе. Он и вчера, и всегда против свободы и так называемой _р_а_в_н_о_п_р_а_в_н_о_с_т_и_ женщины; вчера же он вдруг высказал, что у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством -- у ней одна цель: половая любовь. Как она ее добьется, так все ее занятия летят прахом.
Я возмутилась страшно таким мнением и стала упрекать Льву Николаевичу за его этот вечный,-- столько заставивший меня страдать, -- циничный взгляд его на женщин. Я ему сказала, что он потому так смотрел на женщин, что до 34 лет не знал близко ни одной порядочной женщины. И то отсутствие дружбы, симпатии душ, а не тел, то равнодушное отношение к моей духовной и внутренней жизни, которое так мучает и огорчает меня до сих пор, которое так сильно обнажилось и уяснилось мне с годами,-- то и испортило мне жизнь и заставило разочароваться и меньше любить теперь моего мужа» (выделено автором).
*
Несомненно, что некоторые виды деятельности Софьи Андреевны вошли в роман как занятия Анны. Так же несомненно, что и некоторые черты характера С. А. Толстой отразились в Анне. Увы, скорее всего, это были негативные, истероидные черты. Известно, что и сам Толстой, и его жена обладали очень непростыми характерами: нервные срывы, истерики, тяжелая ревность были присущи обоим. С годами ссоры учащались, все чаще срывался Толстой, конфликты становились глубже, истерики Софьи Андреевны – невыносимее. Практически каждая ссора завершалась ее угрозами и попытками самоубийства. Она пыталась утопиться, застрелиться, отравиться опиумом,.. Когда Толстой ушел из дома, графиня плакала, не переставая; била себя в грудь то тяжёлым пресс-папье, то молотком, колола себя ножами, ножницами, хотела выброситься в окно, бросалась в пруд…
Нервна, истерична и Анна, особенно в последний период жизни, в Москве.
Надо заметить, что образы Анны и Вронского и окружающая их обстановка вобрали в себя все то, что претило автору. Источником и первопричиной такого негатива и трагических судеб любовников, как я уже говорила, был адюльтер и их незаконный брак. Он держит Анну в постоянной тревоге за свое будущее: «Ты пойми, – говорит она Долли, – я не жена; он [Вронский – прим. моё] любит меня до тех пор, пока любит». Незаконное сожительство становится основанием для отказа Анны от рождения детей от Вронского: «Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери, отца, своего рождения».
Заканчивается счастливый период любви в Италии и Воздвиженском. Любовники переезжают в Москву, и характер Анны резко меняется. Она становится истеричной, болезненно ревнивой, недоверчивой по отношению к Вронскому. Это состояние началось еще в деревне, но в Москве оно усилилось и выросло до патологических размеров. Город (который Толстой не любил) с его соблазнами, с более широким кругом общения, с привычным укладом прежней блестящей жизни окончательно разъединяет названных супругов.
Анне все кажется (или это на самом деле?), что Вронский охладевает к ней. Ей все время не хватает его любви. Несмотря на то, что Анна нашла себе занятия, о которых я говорила выше, они не спасают ее от душевных мук и одиночества. Вронский ведет привычный образ жизни: выезжает в свет, который закрыт для Анны, занимается общественной деятельностью, встречается с приятелями, Анна все чаще остается дома одна, замыкаясь в своем несчастье. Кроме того, Вронский (так же, как и Толстой) считает занятия Анны блажью, опеку чужих детей и ее привязанность к ним «ненатуральными», неискренними. Разговоры любовников нередко перерастают в ссоры, истерики Анны заканчиваются мыслями и намеками о самоубийстве. Раздражение друг другом становится теперь основой их отношений.
Вот так, по мнению Толстого-моралиста, заканчивается любая незаконная связь. Им выстроена логическая цепочка развития отношений любовников: незаконная любовь – измена супругу и связь на стороне – незаконное сожительство любовников – отказ от детей – замена настоящих семейных ценностей на мнимые и пустота в отношениях – раздражение друг другом – конец любви.
Нереализованную любовь, которую она должна была отдать своим детям, Анна полностью перекладывает на Вронского и, прямо-таки, душит ею возлюбленного (гораздо позже Толстой напишет в дневнике: «Женщины рождают, воспитывают нас, дают наслаждение, потом начинают мучать, потом развращают и потом убивают»). Вопрос любви стал навязчивой идеей Анны, прямо-таки, переходящей в паранойю. Она испытывает свои чары на молодых людях, в том числе и на Левине, добиваясь положительного результата.
Но в заочном споре между матерью семейства Долли и красавицей Анной пальму первенства Толстой отдает Долли: «Я, — думала она [Долли – прим. моё], — не привлекала к себе Стиву; он ушел от меня к другим, и та первая, для которой он изменил мне, не удержала его тем, что она была всегда красива и весела. Он бросил ту и взял другую. И неужели Анна этим привлечет и удержит графа Вронского? Если он будет искать этого, то найдет туалеты и манеры еще более привлекательные и веселые. И как ни белы, как ни прекрасны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный стан, ее разгоряченное лицо из-за этих черных волос, он найдет еще лучше, как ищет и находит мой отвратительный, жалкий и милый муж». Однако, ветреный Стива семью не бросает, а терпеливая и чадолюбивая Долли все рожает и рожает от него детей… А потому, на взгляд Толстого, семья Облонских – это более достойный и правильный союз, чем внебрачный союз Вронского и Анны, ограничившей количество детей.
Позже, более четко оформляя свои мысли, изложенные в романе, Л. Н. Толстой в статье «Так что же нам делать?» 1885г. писал: «Овладела мужчиной не бездетная женщина, а мать,… Та же женщина, которая искусственно делается бездетною и пленяет мужчину своими плечами и локонами,— это не властвующая над мужчиной женщина, а развращенная мужчиной, опустившаяся до него, до развращенного мужчины, женщина, сама, так же как и он, отступающая от закона и теряющая, как и он, всякий разумный смысл жизни».
В статье «Послесловие к “Крейцеровой сонате”» (первая редакция статьи вышла в 1889г.)Толстой становится еще категоричнее: «…надо, чтобы изменился взгляд на плотскую любовь, чтобы мужчины и женщины воспитывались бы в семьях и общественным мнением так, чтобы они и до и после женитьбы не смотрели на влюбление и связанную с ним плотскую любовь как на поэтическое и возвышенное состояние, как на это смотрят теперь, а как на унизительное для человека животное состояние, и чтобы нарушение обещания верности, даваемого в браке, казнилось бы общественным мнением по крайней мере так же, как казнятся им нарушения денежных обязательств и торговые обманы, а не воспевалось бы, как это делается теперь, в романах, стихах, песнях, операх и т. д.».
О рождении и воспитании детей он говорит следующее: «Нехорошо употреблять средства против рождения детей, во-первых, потому, что это освобождает людей от забот и трудов о детях, служащих искуплением плотской любви, а во-вторых, потому, что это нечто весьма близкое к самому противному человеческой совести действию — убийству. (…) …в нашем обществе, в котором дети представляются или помехой для наслаждения, или несчастной случайностью, или своего рода наслаждением, когда их рождается вперед определенное количество, эти дети воспитываются не в виду тех задач человеческой жизни, которые предстоят им как разумным и любящим существам, а только в виду тех удовольствий, которые они могут доставить родителям» (там же).
***
@темы: история, другой взгляд на, разговоры, споры, обсуждения, литература, Страсти по Анне