Глава 5.
Послесловие. Ницше: судьба и философия (заметки читателя) (II).
Послесловие. Ницше: судьба и философия (заметки читателя) (II).
Один корнет задумал славу в один присест добыть в бою,
на эту славу, как на карту, решил поставить жизнь свою.
И вот, когда от нетерпенья уже кружилась голова,
не то с небес, не то поближе раздались горькие слова:
"Видите ли, мой корнет, очаровательный корнет,
все дело в том, что к сожаленью, войны для вас пока что нет!
Б. Окуджава «Песенка о несостоявшихся надеждах»
на эту славу, как на карту, решил поставить жизнь свою.
И вот, когда от нетерпенья уже кружилась голова,
не то с небес, не то поближе раздались горькие слова:
"Видите ли, мой корнет, очаровательный корнет,
все дело в том, что к сожаленью, войны для вас пока что нет!
Б. Окуджава «Песенка о несостоявшихся надеждах»
читать дальшеПродолжим наш разговор о Ницше и его философии.
Как мы знаем, родился Фридрих в семье лютеранского пастора Карла Людвига Ницше. Отец философа был весьма незаурядной личностью: окончил теологический факультет одного из лучших на то время университетов в Галле и некоторое время был воспитателем принцесс Альтенбургских при герцогском дворе, пользовался покровительством прусского короля Фридриха Вильгельма IV и именно от него получил церковный приход в деревне Рекен близ Люцена. Там, в глухой провинции, он и закончил свои дни.
Помня о своих благородных предках, мнимых и настоящих (по линии отца), Ницше всю жизнь благоговел перед аристократией.
Сколь страстно Ницше желал быть наследником талантов и благородного происхождения своего отца, столь же яростно он не хотел признавать себя потомком людей, по его мнению, заурядных – внуком сельского священника-пчеловода и правнуком ремесленника – по материнской линии.
Веря в то, что наследуемое от отца слабое здоровье не столь безнадежно, он внушил себе, что именно его мать стала причиной ранней смерти своего мужа – отца Фридриха Ницше: она, как и любое низшее существо, более жизнестойкая, подточила его жизненные силы.
«Счастье моего существования, его уникальность лежит, быть может, в его судьбе: выражаясь в форме загадки, я умер уже в качестве моего отца, но в качестве моей матери я еще живу и старею. Это двойственное происхождение как бы от самой высшей и от самой низшей ступени на лестнице жизни - одновременно и decadent, и начало … <…> У меня более тонкое, чем у кого другого, чутье восходящей и нисходящей эволюции; в этой области я учитель par exellence - я знаю ту и другую, я воплощаю ту и другую» (Ницше Ф. «Ecce Homo, как становятся самим собой»).
После смерти отца он воспитывался простодушной матерью, властной бабушкой и фанатичными тетками. Посредством такого «женского» воспитания он узнал упрощенное, непросвещенное, очень строгое, лицемерное и ханжеское, непривлекательное протестантство.
Всю жизнь Ницше тянулся к авторитетным и немолодым людям, которые служили ему образом идеального отца. Учителем и Отцом он называл Шопенгауэра, затем – профессора Ричля, Рихарда Вагнера, историка и искусствоведа Якоба Буркхардта, которого, по словам Ницше, он почитал как родного отца. Но, странное дело, очаровываясь людьми до обожания, создавая из них кумиров, подражая им и следуя за ними, их идеями и взглядами, он с той же силой разочаровывался в них, и тогда пощады ждать не приходилось! Мы уже знаем, как переменилось отношение Ницше к Вагнеру, впоследствии он отвернулся от Шопенгауэра; есть еще один пример: в юности, отходя от семейных религиозных традиций и начиная сомневаться в христианстве, изучая в Бонне филологию и теологию, Ницше познакомился с трудом Давида Штрауса «Жизнь Иисуса», который произвел на него огромное впечатление и оказал большое влияние на разрушение его веры. Это произведение в числе других факторов направляло Ницше на поиски собственного, отличного от общепринятого, пути. Как позже разделался Ницше с Давидом Штраусом, мы уже знаем. Но смерть старого профессора его не смутила, в книге «Ecce Homo, как становятся самим собой» (1888), вспоминая о «Несвоевременных размышлениях» (1873), он ничуть не сожалеет ни о своих действиях, ни о последствиях своего первого памфлета: «Из этих четырех покушений (речь идет о четырех эссе из «Несвоевременных размышлений» - прим. моё) первое имело исключительный успех. Шум, им вызванный, был во всех отношениях великолепен. <…> Ответы приходили со всех сторон, и отнюдь не только от старых друзей Давида Штрауса, которого я сделал посмешищем как тип филистера немецкой культуры и satisfait, короче, как автора его распивочного евангелия о "старой и новой вере" (-слово "филистер культуры" перешло из моей книги в разговорную речь)».
Всю жизнь, оставаясь внутренне одиноким, Ницше искал родственных себе по духу людей и очень страдал от одиночества, но находя друзей, общаясь с ними долгие годы, он, тем не менее, разрывал все отношения порой из-за пустяка, порой из-за недоразумения, из-за, как ему казалось, недооценки его личности и его трудов. Разрывы почти всегда сопровождались бурными ссорами, обвинениями в предательстве, яростными выпадами в противоположный адрес.
Так, некрасивой ссорой заканчивается двадцатилетняя дружба Ницше с профессором Лейпцигского университета Эрвином Роде; после нескольких лет близкой дружбы с Вагнером и его семейством, где Ницше был на правах члена семьи, следуют годы охлаждения и окончательный разрыв со взаимными упреками и обвинениями в печати.
Биографы Ницше называют несколько причин окончания этой дружбы. Официальная версия гласит, что между Ницше и Вагнером произошел разлад из-за оперы Вагнера «Па́рсифаль», в которой Ницше увидел возвращение Вагнера в лоно христианства.
Еще одной причиной некоторые исследователи считают зависть Ницше, неудачливого композитора-самоучки к признанному композитору Вагнеру. Кроме того, что Вагнер был композитором и музыкантом, он также писал стихи, был философом, мифологом, вел богатую социальную жизнь. Обладая бешеным темпераментом и творческой активностью, он увлекал за собой людей, делая их компаньонами для осуществления своих проектов. Ницше также создавал свою философию и мифологию, писал стихи и музыку. Всего им было написано 73 музыкальных сочинения, большинство из них для фортепиано solo или в 4 руки, или же с участием фортепиано (один скрипичный опус, 17 песен, Квинтет для четырех голосов с фортепиано). Среди других - произведения для хора a cappella и сопровождением (фортепианным либо оркестровым). Но музыка его талантом не блистала, хотя сам Ницше заявлял, что «...никогда еще не существовало философа, который, по своему существу был бы музыкантом до такой степени, как я» и стремился к тому, чтобы его композиторские опыты стали известны широкой публике. Конфликт произошел из-за пренебрежительного отзыва Вагнера об одной из музыкальных композиций Ницше.
И тогда от высшей ницшевской оценки «Вагнер - гений, в том смысле, как понимал его Шопенгауэр» бывший кумир и друг опускается до следующей характеристики: «Вагнер - художник декаданса... Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье - и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается - он сделал больною музыку» (Ницше Ф. «Казус Вагнер»). И далее
Ницше утверждает, что Вагнер разработал новую систему музыки лишь потому, что чувствовал свою неспособность тягаться с классиками. Его музыка просто плоха, поэтому он прикрывает ее убожество пышностью декораций и величием легенды о Нибелунгах. С помощью грохота барабанов и воя флейт он стремится заставить всех остальных композиторов маршировать за собой. Поэтому вагнерианство - форма проявления идиотизма и раболепия.
Другие исследователи говорят, что виной разрыва между великими стал тогдашний близкий друг Ницше, сильно на него влиявший, философ и психолог Пауль Рэ. Пауль Рэ - убежденный сторонник и проповедник позитивистских взглядов в философии. Новая книга Ницше «Человеческое, слишком человеческое» (1876), открывшая так называемый «рационалистический» период в эволюции мыслителя, рождалась не без его влияния, о чем свидетельствовали современники.
Но и с Паулем Рэ дружба закончилась напряженными, запутанными отношениями (оба друга были влюблены в Лу Саломэ), разбившимися мечтами Ницше об «идеальном друге» и окончательным разрывом как с Рэ, так и с Лу. В это же время Ницше прерывает отношения и с сестрой (которая также приложила руку к прерыванию дружеской связи и его влюбленности в Лу) и с матерью. Ницше стоит на пороге самоубийства, у него резко ухудшается здоровье. «Сегодня для меня начинается полное одиночество», - пишет он.
Взаимные упреки и обвинения следовали и после окончания самой большой любви Ницше – к Лу Саломэ. Когда-то он отзывался о Лу как о «самой умной из всех женщин», теперь же в письме другу он характеризует ее «тощей грязной ослицей с накладной грудью».
Не удивительно, что друзья и просто знакомые рано или поздно уходили от философа – его желчный характер и язвительный, острый язык просто отпугивали людей. Надо сказать, что Ницше не любил ни отдельных людей, ни свою нацию (об этом мы говорили в первой части), ни, пожалуй, человечество вообще, особенно это становится хорошо заметно в 1880-1889гг. В это время Фридрих Ницше вел кочевую, практически цыганскую жизнь – он отказался от немецкого гражданства, но и швейцарского не приобрел. Ницше ездил по французским, немецким, итальянским и швейцарским городам, нигде не задерживаясь надолго. Пристанищем для него становятся скромные, убого меблированные холодные комнаты, где создаются его главные работы. Здоровье с каждым годом ухудшается: зрение упало настолько, что он пишет, почти прижавшись двойными очками к листу бумаги, воспаленные глаза часто отказывают; постоянная бессонница, лечащаяся с помощью наркотических средств; вечные головные боли; частые желудочные судороги и рвотные спазмы – в таком состоянии он находится все это время скитаний. «Существование стало для меня мучительным бременем, - признался он в один из наиболее мрачных дней, - и я давно бы покончил с ним, если бы терзающий меня недуг и необходимость ограничивать себя решительно во всем не давали мне материала для самых поучительных экспериментов над сферою нашего духа и нравственности».
На фоне физического и уже разворачивающегося психического нездоровья у Ницше развивается и мизантропия(1). Примерами этого могут служить отзывы Ницше на глобальные природные и общественные катаклизмы.
Первый звоночек прозвучал еще во время франко-прусской войны, когда мыслителя больше всего взволновали не военные действия и связанные с ними человеческие трагедии, а пожар в Лувре: «Война: самым большим для меня горем стал - пожар в Лувре», - пишет Ницше в автобиографических заметках в 1878 году.
В 1883 году случилось катастрофическое извержение Кракатау – острова-вулкана, уничтожившее бо́льшую часть этого острова, поднятые взрывом цунами высотой до 30 м привели к гибели на соседних островах около 36 тысяч человек, в море было смыто 295 городов и селений. Сила взрыва (6 баллов по шкале извержений) по оценкам геологов не менее, чем в 200 тысяч раз превышала силу взрыва, уничтожившего Хиросиму.
А в конце февраля – начале марта 1887г. произошло сильнейшее землетрясение (силой 6.7 балла) во Французской и Итальянской Ривьере, принесшее разрушения в Ницце, Сан-Ремо; погибли 2 тыс. человек.
Пострадала не только Ницца, где в это время находился Ницше, но и ее окрестности. Были разрушены многие деревни, землетрясение унесло десятки жизней.
Ницше восхищался этими природными явлениями, напоминающим человеку о его ничтожестве. В разговоре с Ланцким он желал, чтобы море внезапно вышло из берегов и уничтожило, по крайней мере, Ниццу и ее обитателей. «Но, – замечал ему Ланцкой, – ведь и мы тоже погибнем». «Не все ли равно!» – отвечал Ницше. В этом же разговоре, вспоминая извержение Кракатау, Ницше говорил Ланцкому следующее: «Как это прекрасно, в один миг уничтожено 200.000 человек! (в газетах того времени называлась такая цифра – прим. моё) Это великолепно! Вот конец, ожидающий человечество, вот конец, к которому оно придет!».
Кого же тогда Ницше любил? Пожалуй, только себя. В его автобиографическом труде «Ecce Homo, как становятся самим собой» даже названия глав переполнены самовосхвалением и неподдельной любовью к самому себе: «ПОЧЕМУ Я ТАК МУДР», «ПОЧЕМУ Я ТАК УМЁН», «ПОЧЕМУ Я ПИШУ ТАКИЕ ХОРОШИЕ КНИГИ», «ПОЧЕМУ ЯВЛЯЮСЬ Я РОКОМ». Поклонники Ницше говорят о тонкой самоиронии автора, проявляющейся в этих названиях, позволю себе не согласиться с этим утверждением. Текст книги полон серьезного отношения к себе, любимому. Приведу некоторые цитаты.
Ницше о себе
«Я сам, рождённый в день рождения названного короля (прусского короля Фридриха Вильгельма IV – прим. моё), 15 октября, получил, как и следовало, имя Гогенцоллернов - Фридрих Вильгельм. Я считаю большим преимуществом то, что у меня был такой отец: мне кажется также, что этим объясняются все другие мои преимущества…»
«…Когда-нибудь скажут, что Гейне и я были лучшими артистами немецкого языка – в неизмеримом отдалении от всего, что сделали с ним просто немцы…»
«…я также любезен со всеми, я даже полон внимания к самым низменным существам - во всём этом нет ни грана высокомерия, ни скрытого презрения. Кого я презираю, тот угадывает, что он мною презираем: я возмущаю одним своим существованием всё, что носит в теле дурную кровь...»
«Моя мудрость выражается в том, чтобы быть многим и многосущим для умения стать единым - для умения прийти к единому.»
«Я не человек, я динамит. <…> Я первый открыл истину через то, что я первый ощутил - вынюхал - ложь как ложь... <…> Я благостный вестник, какого никогда не было, я знаю задачи такой высоты, для которой до сих пор недоставало понятий; впервые с меня опять существуют надежды. При всём том я по необходимости человек рока.»
О своих книгах и читателях
«Среди моих сочинений мой Заратустра занимает особое место. Им сделал я человечеству величайший дар из всех сделанных ему до сих пор. Эта книга с голосом, звучащим над тысячелетиями, есть не только самая высокая книга, которая когда-либо существовала, настоящая книга горного воздуха - самый факт человек лежит в чудовищной дали ниже её - она также книга самая глубокая, рождённая из самых сокровенных недр истины, неисчерпаемый колодец, откуда всякое погрузившееся ведро возвращается на поверхность полным золота
и доброты.»
«Мне кажется, что, если кто-нибудь берёт в руки мою книгу, он этим оказывает себе самую редкую честь, какую только можно себе оказать… <…> кто понял, т. е. пережил хотя бы шесть предложений из Заратустры, тот уже поднялся на более высокую ступень, чем та, которая доступна "современным" людям.»
«… всюду, кроме Германии, есть у меня читатели - сплошь изысканные, испытанные умы, характеры, воспитанные в высоких положениях и обязанностях; есть среди моих читателей даже действительные гении. В Вене, в Санкт-Петербурге, в Стокгольме, в Копенгагене, в Париже и Нью-Йорке - везде открыли меня: меня не открыли только в плоскомании Европы, в Германии...»
«…кто приближается ко мне высотою хотения, тот переживает при этом истинные экстазы познания: ибо я прихожу с высот, которых не достигала ни одна птица, я знаю бездны, куда не ступала ни одна нога. Мне говорили, что нельзя оторваться ни от одной из моих книг, - я нарушаю даже ночной покой... Нет более гордых и вместе с тем более рафинированных книг: они достигают порою наивысшего, что достижимо на земле, - цинизма; для завоевания их нужны как самые нежные пальцы, так и самые храбрые кулаки.»
«Среди моих знакомых есть множество подопытных животных, на которых я изучаю различную, весьма поучительно различную реакцию на мои сочинения…»
«Совершенно порочные "умы", "прекрасные души", изолгавшиеся дотла, совсем не знают, что им делать с этими книгами, - следовательно, они считают их ниже себя, прекрасная последовательность всех "прекрасных душ". Рогатый скот среди моих знакомых, немцы, с вашего позволения, дают понять, что не всегда разделяют моего мнения, но все же иногда...»
«До меня не знали, что можно сделать из немецкого языка, что можно сделать из языка вообще. Искусство великого ритма, великий стиль периодичности для выражения огромного восхождения и нисхождения высокой, сверхчеловеческой страсти, был впервые открыт мною; дифирамбом "Семь печатей", которым завершается третья, последняя часть Заратустры, я поднялся на тысячу миль надо всем, что когда-либо называлось поэзией. Что в моих сочинениях говорит не знающий себе равных психолог, это, быть может, есть первое убеждение, к которому приходит хороший читатель…»
и так далее и тому подобное…
Конечно, можно сказать, что «Ecce Homo» было написано в 1888 г., а опубликовано уже после того, как разум философа помрачился, и списать эти «перлы» на уже прогрессирующее психическое нездоровье Ницше. Но есть одно возражение: у Ницше была диагностирована не мания преследования, не мания воздействия, или передачи мыслей, не мания отношения и другие, а именно мания величия, и, как и всякая другая болезнь, она возникла не вдруг. Диагноз Ницше гласит: ядерная «мозаичная» шизофрения, возможно, на фоне сифилиса, мания величия (более литературный вариант, обозначенный в большинстве биографий, — одержимость). Видимо, само психиатрическое заболевание передалось Фридриху по наследству от отца, впрочем, специалисты в этом не уверены. Ну а манию величия Фридрих Ницше взрастил сам, и зачатки ее в виде самолюбования и самопрославления, нетерпимости к какой бы то ни было критике, несдержанности в уничижительных оценках несогласных с его мнением, мы видим уже в ранних произведениях мыслителя. Так, например, Ницше пишет Герсдорфу о своей первой книге «Рождение трагедии из духа музыки», не получившей восторженных оценок ученого сообщества и публики, на которые он рассчитывал: «Это была последняя серьезная попытка защитить меня в каком-нибудь научном издании, и теперь я уже ничего не жду, кроме злостных и глупых выходок. Но я, как я уже с полным убеждением говорил тебе, все же рассчитываю, что моя книга мирно совершит свой путь через течение веков, так как многие вечные истины сказаны там мною впервые, и, рано или поздно, но они будут звучать всему человечеству».
С годами же эти культивируемые проявления переросли в патологию. А вот почвами, на которых она произрастала, как мне кажется, явились зависть к более удачливым (да что греха таить, более талантливым, гениальным) «конкурентам» и собственные комплексы.
С детства готовя себя к пасторству, Ницше мечтал стать истинным пастырем, этаким наставником и спасителем заблудших душ (вспомнить его поведение в школе и университете). Мечты о пасторстве со временем сгинули, а вот спасителем, апостолом, проводником и Учителем Ницше стать не передумал. Беда была только в том, что настоящей жизни своей паствы он не знал. Весь свой век он провел среди книг, в университетской среде – сначала студентом, потом профессором и вырывался из этого круга образованных, интеллектуально развитых людей, по сути, он только дважды и на очень короткий срок – в армию (в 1867г. и во время франко-прусской войны 1870-71 гг.), что произвело на него громадное впечатление. Однако повседневная реальная жизнь его пугала, бытовые мелочи, будничная обыденность внушали ему отвращение и страх, и Ницше создал свой мир, за пределы которого не выходил сам и не допускал в него чужих.
«Все непередаваемое музыкой, - пишет он, - отталкивает меня и делается отвратительным... Я боюсь реальной действительности. По правде говоря, я не вижу больше ничего реального, а одну сплошную фантасмагорию».
В своем мире он велик; как подросток, деля мир на черное и белое, все человечество – на избранных и чернь, он строит грандиозные планы преобразования сего несовершенного мира и перевоспитания – сначала одноклассников и однокурсников, затем – немецкой нации (посредством создания подобия платоновской Академии) и, наконец, всего человечества. Правда, его идеи по перевоспитанию и образованию совершенного государства, как мы уже удостоверились, вторичны, практически ничего нового Ницше в них не привнес. Это Платон, а не Ницше придумал и разработал и модель элитарного воспитания, и модель «идеального государства», и создал знаменитую Академию. Ницше, как мы уже видели, эти идеи лишь переозвучил, ну а Платон, по мнению его немецкого «коллеги», не философ, а шарлатан и «трус перед реальностью» (подробнее см. Приложение III (окончание) Философия Ницше и античность).
В любом деле Ницше чувствует себя проповедником. Правда, «паства» его не понимает и идти за ним не хочет. В 1873 г. по просьбе Вагнера (в связи с финансовыми затруднениями на пути создания театра и организации знаменитых в будущем музыкальных фестивалей) Ницше составляет Воззвание к немецкому народу: «Мы хотим, чтобы нас все слышали, ибо слова наши звучат как предупреждение, а тот, кто предупреждает, кто бы он ни был и что бы они ни говорил, всегда имеет право на то, чтобы быть выслушанным... Мы возвысили наш голос, потому что вам угрожает опасность и потому, что, видя вас немыми, безразличными и бесчувственными, мы боимся за вас. Мы говорим с вами от чистого сердца, и только потому защищаем и преследуем свои интересы, что они вполне совпадают с вашими - спасение и честь немецкого духа и немецкого имени...». Продолжение следовало в напыщенном, но угрожающем тоне. Даже друзья не приняли этот манифест, посчитав его «монашеской проповедью». В итоге Вагнер предпочел другой вариант воззвания, написанный Адольфом Штерном.
Не находя в друзьях понимания его взглядов, не видя их желания тотчас идти за ним как за Учителем, Ницше, не обладая терпением, с яростью обрушивается на «отступников».
Из письма к Лу Саломэ накануне разрыва: «…Поймите меня: я хочу, чтобы Вы возвысились в моих глазах, я не хочу, чтобы Вы упали для меня еще ниже. Я упрекаю Вас только в одном: Вы должны были раньше отдать себе отчет в том, чего я ожидал от Вас. Я дал Вам в Люцерне мою книгу о Шопенгауэре и я сказал Вам, что главные мои мысли заключаются в ней и я хочу, чтобы они также стали и Вашими... Как в Вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности, - я говорю здесь, конечно, о самых возвышенных вещах. Что Вы ответите мне, если бы я Вас сказал: "Достаточно ли Вы храбры? Способны ли Вы на измену? Не чувствуете ли Вы, что когда к Вам приближается такой человек, как я, то Вы во многом должны сдерживать себя?" Вы имеете дело с одним из наиболее терпеливых, наиболее добрых людей, против же мелкого эгоизма и маленьких слабостей мой аргумент, помните это твердо, - только отвращение. А никто так быстро не способен получить чувство отвращения, как я… Я не знаю, с помощью какого колдовства Вы, взамен того, что дал Вам я, наделили меня эгоизмом кошки, которая хочет только одного - жить...
Ваш Ф.Н.».
Из письма к сестре после написания и опубликования «Заратустры»:
«…Где же они, те друзья, с которыми, как мне когда-то казалось, я так тесно был связан? Мы живем в разных мирах, говорим на разных языках! Я хожу среди них как изгнанник, как чужой человек; до меня не доходит ни одно слово, ни один взгляд. Я замолкаю, потому что меня никто не понимает; я могу это смело сказать: они никогда меня не понимали. <…> …настоящая дружба возможна только inter pares (2). Inter pares - эти слова действуют мне на нервы; какую доверчивость, надежду, благоухание, блаженство оно обещает человеку, который постоянно по необходимости живет один; человеку, который совсем "другой" и никогда не находил никого, кто бы был его расы. И несмотря на это, он хороший искатель, он много искал. <…> О, внезапное безумие этих минут, когда одинокому казалось, что он нашел друга и держит его, сжимая в своих объятиях; ведь это для него небесный дар, неоценимый подарок. Через час он с отвращением отталкивает его от себя и даже отворачивается от самого себя, чувствуя себя как бы загрязненным, запятнанным, больным от своего собственного общества. "Глубокому человеку" необходимо иметь друга, если у него нет Бога; а у меня нет ни Бога, ни друга. Ах, сестра, те, кого ты называешь этим именем, были прежде друзьями, но теперь!..»
Так же, а зачастую еще жестче, Ницше клеймил позором тех читателей, что не понимали или не принимали его учения, впрочем, об этом мы уже говорили в первой части (о немецкой нации) и в этой (см. выше). Чем дальше отходили от него читатели, тем самозабвеннее звучали самовосхваления: «Я ясновидящий, - пишет он в своих заметках во время работы над «Заратустрой», - но совесть моя неумолимо освещает мое предвидение и я сам воплощенное сомнение», и т.д. К чему это привело, уже известно. На грани сумасшествия он пишет «Сумерки кумиров» (в других переводах «Гибель идолов» или «Сумерки богов»), «Антихрист» и «Падение Вагнера».
Между 3 и 6 января 1889 г. произошло быстрое и безвозвратное помрачение рассудка. То ему кажется, что он находится в Риме и готовит созыв конгресса европейских держав, чтобы объединить их против ненавистной Пруссии и Германии. Ницше клеймит позором вступление Италии в союз с Германией и Австро-Венгрией в 1882 г. и в письме итальянскому королю требует его немедленного разрыва. То он пишет давней знакомой Мете фон Салис: «Мир преображен. Бог вновь на Земле. Вы не видите, как радуются небеса? Я вступил во владение моей империей, я брошу папу римского в тюрьму и прикажу расстрелять Вильгельма, Бисмарка и Штёккера».
5 января еще одно бредовое письмо, на этот раз Буркхардту: «С Вильгельмом, Бисмарком и всеми антисемитами покончено. Антихрист. Фридрих Ницше. Фроментин». Он рассылает записки с текстом: «Через два месяца я стану первым человеком на земле», требует снять со стен своей квартиры все картины, ибо она – «храм». Спустя 5 лет со дня смерти Вагнера Ницше вдруг осознает, что именно тот обобрал его до нитки: увел его публику, его читателей, его друзей, превратив их в вагнерианцев, завладел, как он теперь считает, всей любовью его жизни – Козимой (жена Вагнера); и он пишет ей: «Ариадна, я люблю тебя» (Ницше отождествляет себя с богом Дионисом, взявшим в жены обманутую и брошенную Тезеем Ариадну). Письма свои Ницше подписывает по-разному: «Антихрист», «Распятый», «Дионис».
Так перемешались в его мозгу и затаенная зависть к более талантливому и удачливому другу-сопернику, и так и неосуществленные желания стать Первым, первым во всем и везде – на Земле и на небесах; все перемешалось и все, копившееся долгие годы, наконец, вырвалось наружу в сумасшедшем бреду. Трагический конец…
При жизни Ницше так и не стал пастырем ни для друзей, ни для человечества; «новую Академию» он не создал; его книги, распространяемые в мизерных количествах, не пользовались спросом; ученые – философы, филологи, историки, антиковеды – не принимали его в свой круг; цельной философской системы он также не сотворил – одни сплошные «не»…
(Продолжение следует…)
___________________________________________________________________
(1)Мизантро́пия (греч. «ненависть» и «человек») — неприятие, ненависть к человечеству, неприязнь, презрение к «правилам», «моральным ценностям», догматам. Мизантроп — человек, который избегает общества людей, нелюдим, страдает или наоборот наслаждается человеконенавистничеством (мизантропией). Данная склонность может являться основой жизненной философии. Хотя мизантропы выражают общую неприязнь к человечеству в целом, они, как правило, поддерживают нормальные отношения с определёнными людьми. Мизантропия может быть мотивирована чувством изоляции и социального отчуждения, или просто презрением к характерным чертам, присущим большей части человечества.
(2) inter pares (лат.)– между равными
@темы: история, читальный зал, литература, Антиутопии - утопии - Платон - Ницше