Глава 5.
Послесловие. Ницше: судьба и философия (заметки читателя) (I).
Послесловие. Ницше: судьба и философия (заметки читателя) (I).
« ...кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю своим желаниям, а не подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти в себе способность им служить (вот на что ему и мужество, и разум!), должен исполнять любое свое желание. Но конечно, большинству это недоступно, и потому толпа поносит таких людей, стыдясь, скрывая свою немощь, и объявляет своеволие позором и, как я уже говорил раньше, старается поработить лучших по природе; бессильная утолить собственную жажду наслаждений, она восхваляет воздержанность и справедливость - потому, что не знает мужества. ... Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, - так вот тебе истина: роскошь, своеволие, свобода - в них и добродетель, и счастье (разумеется, если обстоятельства благоприятствуют), а все прочее, все ваши звонкие слова и противные природе условности, - вздор, ничтожный и никчемный!»
(слова Калликла в разговоре с Сократом из диалога Платона «Горгий»)
***
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
А.С. Пушкин Из романа в стихах «Евгений Онегин» (1823—1831)
(слова Калликла в разговоре с Сократом из диалога Платона «Горгий»)
***
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
А.С. Пушкин Из романа в стихах «Евгений Онегин» (1823—1831)
По размышлении о личности Ницше и его философии вставлю свои скромные пять копеек дилетанта. Естественно, что на взгляды человека и его мировоззрение огромное влияние оказывает его окружение, среда, образ жизни, характер, личностные качества и т.д. и т.п. Попробуем посмотреть на философию Ницше и его постулаты через призму некоторых фактов из его биографии.
читать дальшеИмя Ницше и основы его философии известны всем, особенно его идея «сверхчеловека» как нельзя более приятно ложится на трепетные и «непонятые жестоким миром» юные души. Далее человек растет, процесс самопознания и самоидентификации(1) плавно перетекает в процесс познания окружающего мира, людей, его населяющих, поиска своего места в жизни, в конце концов, понимание того, что и другие люди-человеки также являются цельными и уникальными личностями и что рядом с его микрокосмом находится такой же, не менее значимый, интересный и таинственный микрокосм другого человека. Мне кажется, что у Ницше этого перетекания так и не произошло. Ввиду болезни, характера и объективных обстоятельств он так и остался одиноким, непонятым ребенком-изгоем, этаким «гадким утенком» во взрослом обличье.
Гадким утенком он был всегда. Отец его, лютеранский пастор, умер, когда Фридриху было всего 4 года; до своей смерти он год был в безумном состоянии. Смерть отца произвела на мальчика неизгладимое впечатление, а еще через пять месяцев внезапно от нервного припадка умирает его младший брат, не проживший и года; описывая это событие в своей автобиографии, 14-летний Ницше рассказывает о своем ужасном мистическом сне, предварившем и напророчившем эту катастрофу. Нервный, не по годам развитой мальчик и его младшая сестра Элизабет с тех пор воспитываются одними женщинами: матерью, бабушкой по материнской линии и двумя незамужними тетками. Жизнь города Наумбурга, где они жили, протекала строго и размеренно: обязательные богослужения, церковные церемонии и военные парады на большие праздники – население города составляли чиновники, духовенство, семейства офицеров из мелкого дворянства. По вечерам пять городских ворот запирались на замок. Духовная убогость таких добропорядочных бюргерских городков хорошо описана в литературе, в частности, злая карикатура на них дана Э. По в рассказе «Черт на колокольне», и неважно, что там говорится о некоем голландском городке Школькофремене (в другом переводе - Вондервоттеймиттисе) – под этим названием можно было представить практически любой небольшой городок любой европейской страны.
Мать Фридриха, стойко перенесшая все несчастья, постаралась дать детям приличное образование, даже научилась играть на пианино и музицировала с детьми, т.е. делала все, что положено было делать приличной матери семейства. Но духовной близости с сыном у нее не было, Ницше считал ее несчастьем своей жизни из-за показной религиозности, ханжества, лицемерия и страсти к сплетням. Значительно позже, уже будучи молодым профессором и автором нескольких публикаций, Ницше, познакомившись с 50-летней девой фройляйн Мейзенбух (удочерившей детей Герцена и прочившей одну из этих девушек в жены Фридриху), и найдя в ней товарища по духу, писал ей в одном из писем: «Благодаря вам я открыл один из самых возвышенных моральных мотивов. Это материнская любовь без физической связи между матерью и ребенком. Это одно из самых прекрасных проявлений caritas(2). Уделите мне немного этой любви, дорогой друг мой, m-lle Мейзенбух, и считайте меня за человека, которому необходимо, о как необходимо, иметь такую мать, как вы». Надо заметить, что впоследствии именно его родная 60-летняя мать будет заботиться о своем безумном сыне и оберегать его рукописи, ровным счетом ничего в них не понимая.
С детских лет Фридрих готовился стать пастором, как и все мужчины его рода – и отец, и мать Ницше происходили из семей священнослужителей. По отцовской линии дед его был доктором теологии, автором нескольких богословских трудов, бабка – светской львицей (в первом браке), видевшей Наполеона и Гете. По материнской линии все было проще: дед - простой сельский священник, сын ремесленника, отец одиннадцати детей. Бабушка часто рассказывала семейную легенду о знатных предках семьи – польских графах Ницких, получивших свой титул за помощь саксонскому курфюрсту Августу Сильному в избрании его королем Польши в 1697 г. и позже бежавших из Польши от преследований во время Реформации за участие в заговоре против нового короля Станислава Лещиньского, порвавших с католичеством и принявших лютеранскую (протестантскую) веру. (Не потому ли Ницше так возненавидит именно Католическую Церковь?) Позже Элизабет Фёрстер-Ницше легенду обнародует, и она будет переходить из одной публикации в другую. Однако документы эту романтическую историю из жизни предков Ницше не подтверждают: в 10-томном справочнике польских дворянских родов, изданном в Лейпциге в 1839-1848 гг., никакие графы Ницкие не упоминаются.
Несомненно, что искренняя вера в семейную легенду о знатном происхождении, собственная глубокая религиозность, а также незаурядные природные данные (он с ранних лет сочинял музыку и стихи (многие из них он посвящал «своим польским предкам»), играл на рояле, преуспел в изучении мертвых языков - древнегреческого, древнееврейского и латыни) наложили свой отпечаток на формирование характера Ницше. С раннего детства он держался особняком от своих сверстников, в школе Фридриха прозвали «маленьким пастором» за проявляющуюся уже тогда его тягу к проповедничеству: он писал дидактические трактаты с правилами и советами и раздавал своим одноклассникам, читал им отрывки из Библии и духовные гимны, основывал «Театр искусств», в котором ставил драмы античного содержания собственного сочинения. Твердо веря в свое благородное происхождение, он поучал сестру: «Граф Ницкий не должен лгать» и «Когда умеешь владеть собой, то начинаешь владеть всем миром». Из школы, где он терпел постоянные насмешки, Фридриха перевели сначала в гимназию, а затем – в монастырскую школу-интернат «Шульпфорте» - нечто среднее между духовной семинарией и лицеем, откуда вышли многие немецкие знаменитости. Среди выпускников Пфорта были такие блестящие умы, как знаменитые романтики братья Ф.А. и В. Шлегели и Новалис (псевдоним Ф. Гарденберга), поэт и драматург Ф.Г. Клопшток, известный философ И. Г. Фихте, крупнейший историк Л. Ранке. Позднее питомцами школы стали выдающийся историк К. Лампрехт и один из последних канцлеров империи - Т. фон Бетман-Гольвег. Но и там юный Ницше не нашел друзей – слишком уж по своему характеру и складывающемуся мировоззрению он отличался от однокашников. У преподавателей он также не находил понимания.
В 18-летнем возрасте Фридрих поступает в Боннский университет и вступает в одну из студенческих корпораций, как это было принято в те времена. В университете он пытается «облагораживать» неразумных сокурсников и положить начало новому апостольству, которое должно проникнуть в самые отдаленные уголки Германии. С этими намерениями он внес проект преобразования корпораций, требуя запрета употребления студентами табака и пива. Предложение успехом не увенчалось, и так непростые отношения с сокурсниками накалились еще больше, корпорация отстранилась от него, и Ницше попросили оставить университет, что он и сделал. Закончил он свою университетскую учебу уже в Лейпциге. По окончании университета, благодаря своим феноменальным способностям и уже имеющимся научным публикациям, Ницше получает диплом и степень доктора без обязательной публичной защиты, дискуссии и экзаменов. Ему было присвоено профессорское звание и предложено место преподавателя классической филологии Базельского университета в Швейцарии. На то время ему было всего 23 года!
Последующие 11 лет преподавательской деятельности не принесли Ницше удовлетворения, хотя первая его лекция имела большой успех. За эти годы им была написана книга «Рождение трагедии из духа музыки или Эллинство и пессимизм», не принесшая автору ни одобрения, ни известности и вышедшая в свет только благодаря помощи Вагнера и его издателя. И читатели, и научные сообщества обошли этот труд молчанием, чем Ницше был неприятно удивлен.
Лекциями о Сократе как губителе европейской культуры, идущими вразрез с принятыми нормами, он восстанавливает против себя университетское сообщество.
Далее были прожекты создания некоего философского семинария, этакого подобия платоновской Академии, где под руководством нескольких учителей его друзья-единомышленники – Роде, Герсдорф, Дейссен, Овербек и Ромундт, жили бы свободные от труда и вели бы обсуждения насущных проблем современности. Из письма другу Роде об этой идее: «…Я, наконец, понял, что говорил Шопенгауэр об университетской философии. В этой среде неприемлема никакая радикальная истина, в ней не может зародиться никакая революционная мысль. Мы сбросим с себя это иго; я, во всяком случае, решил так поступить. Мы образуем тогда новую греческую академию…<…> Мы будем там учителями друг друга. Наши книги с этого дня станут удочками, с помощью которых мы будем привлекать к себе друзей в нашу эстетическую и монашескую ассоциацию. Будем работать и услаждать друг другу жизнь и только таким образом мы сможем создать общество. <…> Разве мы не в силах создать новую форму Академии?». Надо ли говорить, что из этой затеи ничего не вышло: друзья быстро загорелись этой идеей, но так же быстро и охладели, что опять-таки повергло Ницше в депрессию.
В январе 1872 г. он начинает ряд лекций «О будущем наших культурных заведений», где ставит вопрос об элитарном воспитании и образовании, но, удрученный неудачей книги «Рождение трагедии» и болезнью, не доводит их до конца и не возобновляет курс после выздоровления.
Он начинает и не доводит до конца ряд работ, посвященных античной философии и культуре.
Ницше уехал из Базеля на некоторое время, а когда снова вернулся, оказалось, что студенты его ушли от своего учителя, а профессура объявила Ницше «человеком, умершим для науки». «…Будем поступать так, как если бы ничего не случилось. Но мне жаль, - пишет он Роде, - что наш маленький университет страдает из-за меня; за последний семестр мы потеряли 20 слушателей. Я с трудом мог начать курс о риторике греков и римлян; у меня всего два слушателя: один из них германист, другой – юрист».
В ответ на непризнание его трудов и взглядов Ницше обрушивается на научное сообщество с серией резких памфлетов под общим заголовком «Несвоевременные размышления». Первоначально в серии предполагалось 20-24 эссе, написано же было всего четыре: «Давид Штраус, исповедник и писатель» (1873), «О пользе и вреде истории для жизни» (1874), «Шопенгауэр как воспитатель» (1874) и «Рихард Вагнер в Байрейте» (1875-1876). Готовясь к этой работе, Ницше так определял ее цель: «Для меня крайне важно раз и навсегда извергнуть из себя весь полемически накопившийся во мне негативный материал; сначала я хочу живо пропеть всю гамму моих неприязней, вверх и вниз, причем таким устрашающим образом, чтобы «стены задрожали». Позднее, лет через пять, я брошу всякую полемику и примусь за «хорошую книгу». Но сейчас мне основательно заложило грудь от сплошного отвращения и подавленности. Будет это прилично или нет, но я должен прочистить горло, чтобы навсегда покончить с этим».
Первый памфлет был адресован Давиду Штраусу, представителю официальной философии, почтенному профессору, занявшемуся не свойственными ему отвлеченными размышлениями и имитировавшему Вольтера. Ницше бичевал филистерство(3) в его лице и победоносное опьянение после создания Германской империи.
Ницше сомневался, родится ли из победы Германии и ее политического объединения блестящая культура, что опять-таки шло вразрез с общественным мнением, празднующим победу во франко-прусской войне (4) и ожидающим только подъема во всех областях жизни, в том числе и в области культуры. Обвиняя современную культуру в неспособности воспитывать гениев, Ницше отвергал ее. «Немецкая империя вырывает с корнем немецкий дух», - писал Ницше.
Эссе вызвало восхищение у почитателей Ницше. «Эта маленькая книжка, может быть, означает поворот немецкого ума в сторону серьезной мысли и интеллектуальной страсти», - писал о Ницше почтенный критик Карл Гильдебрандт. Но отдельные похвалы и восторги тонули в оскорблениях и упреках в подлости и измене. Задев гордость победителей и вызвав бурю негодования, Ницше наслаждается произведенным эффектом, сравнивая себя со Стендалем: «По совету Стендаля, я выхожу в свет, начав с вызова на дуэль».
Лейпцигская газета в статье «Господин Фридрих Ницше и немецкая культура» объявила его «врагом Империи и агентом Интернационала». После этого его просто стали замалчивать, Ницше как ученый оказался погребен при жизни. Спустя десять лет он печатал свои новые произведения мизерными тиражами за собственный счет и сам рассылал их знакомым и незнакомым.
Но если Ницше «похоронили» фигурально, в переносном смысле слова, то героя публикации, Давида Штрауса, эта брошюра довела до смерти в действительности: Штраус умер через несколько недель после выхода брошюры.
Несмотря на угрызения совести по поводу смерти Штрауса, Ницше продолжил свою серию. В следующих статьях он выступал против современной трактовки истории, исторической науки и проповедовал критическую историю, которая судит прошлое, исходя из реалий настоящего. Слабых людей история подавляет, считал Ницше, вынести ее могут только сильные личности. Далее он обрушивался на филологов… Ницше предполагал, что товарищи помогут ему в написании и редактировании следующих статей, а фурор, произведенный первой публикацией, поддержит интерес издателей и читателей ко всей серии. Но он опять ошибся: не было ни помощи друзей, ни интереса публики к его трудам.
Работа так и не была доведена до конца. Последней статьей «Рихард Вагнер в Байрейте» Ницше попрощался со своим лучшим близким другом и многолетним кумиром. Их дружеские отношения прекратились. Разрыв с Вагнером открывал перспективу абсолютного одиночества Ницше, ибо, по словам самого Ницше, «у меня не было никого, кроме Рихарда Вагнера».
«Я узнал, что обо мне там снова беспокоятся, - пишет он одному другу, - они (речь идет о семействе Вагнеров – прим. моё) находят, что у меня неуживчивый характер и настроение чесоточной собаки. Это правда, но я ничего не могу с собой поделать. Некоторых людей я предпочитаю видеть издалека, но не вблизи».
Надо сказать, что Ницше был довольно консервативен в своих пристрастиях и менял их с трудом, так же трудно он сходился и с людьми. Он не умел просто дружить или любить, у него получалось либо обожать, либо ненавидеть. Мы помним, что фройляйн Мейзенбух он почитал матерью, Отцом же какое-то время он называл Шопенгауэра; людей, которые не любили или не понимали музыку, Ницше рассматривал как «бездуховных тварей, подобных животному». Он обожал Вагнера, преклоняясь перед его музыкой; вдохновленный ею, он пишет свой первый большой труд «Рождение трагедии из духа музыки» с посвящением другу – Рихарду Вагнеру; отвергая современную ему культуру, Ницше призывал к истинной культуре, путь к которой лежит через выработку в человеке философа, художника и святого; идеальное сочетание этих ипостасей и пример для других он находил в Шопенгауэре и Вагнере. Но когда многолетние горячие отношения Вагнера и Ницше расстроились, он пишет статьи о Вагнере и его творчестве уже под другим углом, с прямо противоположной точки зрения. Так, в статье «Казус Вагнер», он обрушивается на уже покойного недавнего друга и кумира со словами: «…мне была необходима самодисциплина: восстать против всего больного во мне, включая сюда Вагнера, включая сюда Шопенгауэра, включая сюда всю современную «человечность». <…> … я поддерживаю положение, что Вагнер вреден,… <…> Немцы состряпали себе Вагнера, которому они могут поклоняться… <….> … искусство Вагнера больное. <…> Вагнер - великая порча для музыки…» и т.д. и т.п.
Примерно с середины 1870-х ближайшие друзья стали отходить от Ницше. На тот момент ему было 30 лет. Сначала разрыв с Вагнером, затем, женившись, отстраняется от него Овербек, за ним Роде и Герсдорф. Потери друзей сопровождаются у Ницше тяжелыми переживаниями, долгими депрессиями, болезнями. Ницше страдал от одиночества, но, уже намеренно, сам все больше отдалялся от людей. Сестре он жаловался в письме: «У меня нет ни бога, ни друга». Но в другом письме признавался: «Мне психически необходимо жить совершенно одному».
«Чем именно я сейчас займусь? – размышляет Ницше в этот период. – Я буду изучать естественные науки, математику, физику, химию, историю и политическую экономию. Я соберу громадный материал для изучения человека, буду читать старинные исторические книги, романы, воспоминания и переписки... Работа предстоит трудная, но я буду не один, со мной постоянно будут Платон, Аристотель, Гете, Шопенгауэр; благодаря моим любимым гениям, я не почувствую ни всей тяжести труда, ни остроты одиночества».
Не складывались у него и отношения с женщинами. Многие биографы философа склоняются к тому, что Ницше хотел быть человеком без пола, что не такая уж редкость, во всяком случае, в писательском мире (Свифт, Гоголь, По, Кафка, Платонов - его собратья в этом отношении).
«Обычные последствия брака. Всякое общение, которое не возвышает, тянет вниз, и наоборот; поэтому мужчины обыкновенно несколько опускаются, когда берут себе жен, тогда как жены несколько повышаются в своем уровне. Слишком одухотворенные мужчины столь же нуждаются в браке, сколь и противятся ему, как отвратительному лекарству», - писал Ницше.
Чистую самоотверженную дружбу он всегда ставил выше любви. Когда m-lle Мейзенбух в 1882 году сватала Ницше к 20-летней Лу Саломе (якобы дочери русского генерала), то Ницше, влюбленный в эту девушку, предложил ей «духовный брак». От этого духовного брака должен был родиться духовный сын: пророк Заратустра (Ницше уже начинал работать над книгой «Так говорил Заратустра»).
В результате Лу сошлась с другом Ницше тех лет Паулем Ре, и Фридрих потерял и друга и «невесту».
Впрочем, в отказе Ницше от любви и семейного счастья, возможно, есть и другие причины: издержки воспитания, его очень неустойчивый характер, наследственная болезнь (Ницше с ужасом ждал своего 36-летия: в этом возрасте умер его безумный отец, и врачи предрекали ему тот же исход), кроме этого, он был очень слаб физически: его периодически мучили болезненные симптомы непонятного происхождения (светобоязнь, ухудшение зрения, тошнота и рвота, желудочные судороги, болезни горла, не говоря о головных болях, жестокой бессоннице и частых травмах), все это происходило на фоне развивающегося психического нездоровья. Лечился же он (от бессонницы, пользуясь как болеутоляющими, для повышения работоспособности и т.д.), применяя наркотические средства - хлорал, веронал, настой индийской конопли. Впрочем, в XIX в. эти средства считались врачами лекарством.
Так или иначе, но Ницше предпочел одиночество, помогающее ему сосредоточиться на создании своей философии.
После 1878г. Ницше приходится особенно тяжело: книги его, вызывая яростную критику, успеха у читателей по-прежнему не имеют; от него отворачиваются знакомые; в университете коллеги его избегают, т.к. общаться с ним из-за его несдержанного характера нелегко; студенты уходят от него; часы его лекций сокращены.
Ницше тщетно старался приобрести новых учеников. «Я, как настоящий корсар, охочусь за людьми, - пишет он, - не для того, чтобы взять их в плен, но чтобы увести их с собой на свободу». Но попытки успехом не увенчались. Известно одно воспоминание студента М. Шеффера об этом периоде жизни Ницше: «Я слушал лекции Ницше, которого я знал очень немного. Однажды после лекции мы разговорились и пошли вместе... Светлые облака плыли по небу. «Как быстро несутся эти прекрасные облака», - сказал он мне. «Они похожи на облака с рисунков Паоло Веронезе», - ответил я. Вдруг он внезапно схватил меня за руку. – «Послушайте, скоро вакации, я на днях уезжаю, поедемте со мною любоваться облаками в Венеции». Я был застигнут врасплох и пробормотал что-то неопределенное. Ницше отвернулся; лицо его стало холодным, замкнутым, точно мертвым. Он ушел, не сказав мне ни одного слова».
В 1879 году, окончательно разойдясь с Вагнером, Ницше решает порвать и с университетом. Мотивируя свой уход состоянием здоровья, он получает отставку и пенсию в 3000 франков в год, вполне достаточную для безбедной жизни. Выглядел и чувствовал он себя стариком: сгорбившийся, разбитый и постаревший лет на 10 полуслепой инвалид, хотя ему не исполнилось еще и 35 лет. Всю неизрасходованную жизненную энергию Ницше направляет теперь на творчество.
Одиночество было постоянным жизненным спутником Ницше, и еще в юности все свои силы он обратил на изучение искусств – музыки, литературы, философии – и размышления. Тогда же он определяет круг любимых авторов и композиторов – в музыке это, прежде всего, В.А. Моцарт и И. Гайдн, Ф. Шуберт и Ф. Мендельсон, Л. ван Бетховен и И.С. Бах, к современной ему музыке Г. Берлиоза или Ф. Листа он равнодушен; в философии он увлечен идеями беспросветного пессимизма Шопенгауэра; литературными кумирами становятся Шиллер, Байрон и Гёльдерлин.
Обозначил он и узкий круг великих людей – Чезаре Борджиа, Алкивиад, Эпикур, Цезарь, Шекспир, Леонардо да Винчи, Наполеон, Гете, Стендаль, Бетховен, Гейне, Шопенгауэр, Вагнер – вот, пожалуй, почти и все. (Оценка Шопенгауэра и Вагнера позже изменится.) Зато все остальные, считаемые великими, удостоились самых уничижительных оценок: «Столь же чопорное, сколь морализаторское тартюфство старого Канта», «О Вольтер! О гуманность! О слабоумие!»; «Эти изгнанники общества, эти долго преследуемые, злобно травимые... эти Спинозы или Джордано Бруно становятся всегда, в конце концов, мстителями и отравителями». И так далее.
Но даже и те авторы, кого он признал великими, не были достойны цитирования – все их высказывания Ницше переформулировывал сам. Он полагал, что каждую из философий можно свести к одному афоризму, и рассматривал тексты философов как недостаточно совершенное сырье, из которого сам он сделает что-либо стоящее. Это убеждение Ницше и есть ключ к пониманию его идей и теорий. Не в нем ли кроется тот факт, что очень многие концепции Ницше кажутся до боли знакомыми? Самая известная ницшеанская теория «сверхчеловека», при ближайшем рассмотрении оказывается не такой уж и новой – вопрос «тварь я дрожащая, или право имею?» стоял перед человеком с незапамятных времен, он волновал многих – от простых смертных до литераторов и философов. Ответ, подобный ницшеанскому, задолго до самого Ницше дал Платон в своем диалоге «Горгий» (см. эпиграф) или, все-таки, это Ницше повторил Платона? Противопоставление благородного непонятого героя и низменной толпы, его третирующей, также отнюдь не оригинальная идея Ницше.
Но не только идеи других авторов использует в своем творчестве Ницше, сама судьба его разительно напоминает судьбу другого человека.
Еще в Пфорте Ницше познакомился с творчеством тогда малоизвестного поэта Гёльдерлина (1770—1843). Он сразу же влюбляется в его поэзию, увлеченный соответствием мыслей и настроений Гёльдерлина своим собственным. В этом «эллинском монахе» он увидел родственную душу, сказавшую немцам «горькую истину» об их жалком и убогом филистерстве.
Личность непризнанного поэта-романтика становится неким альтер-эго самого Ницше. Гёльдерлин, сын пастора, сам готовящийся пойти по этой стезе, вдруг теряет веру. Поэт, боготворивший Древнюю Грецию, мечтает соединить философский дух античности с духом романтизма в своем немецком творении, но его стихи и поэмы не находят отклика у читателей. Всю жизнь Гёльдерлин прожил в бедности и неизвестности, в конце концов, разум его помутился, и затем последовали сорок лет сумасшествия; в 1806г. он был помещен в психиатрическую клинику, где и умер в 1843г. за несколько месяцев до рождения Ницше (безумие самого Ницше продлится 11 лет).
В своем творчестве Гёльдерлин создает мифологизированный мир, окрашенный в пантеистические и платонические тона. В предисловии к «Гипериону» он пишет: «Пожалуй, мы все в конце скажем: «О святой Платон, прости нам! Мы тяжко согрешили перед тобой!». В «овнутренненом мире» поэта уживаются Аполлон и Христос, Дионис и Аллах, германская природа и эллинский дух. Новатор стиха, Гёльдерлин оказал влияние на немецкую поэзию 20 в.
Параллели между ним и Ницше поразительны! Примечательно, что проявляются они не только в сходных поворотах судеб, но и в творческих путях.
Осталась незаконченной трагедия «Смерть Эмпедокла» — лирическое стихотворение в драматической форме, где Гёльдерлин воспевал первостихию огненного духа природы. По преданию, античный сицилиец — Эмпедокл(5) бросился в кратер Этны; в интерпретации поэта Эмпедокл, словно возвращаясь к первоначалу, бросается на грудь вулкана. Этот огромный замысел религиозной трагедиии в духе Софокла остался незавершенным, но к личности Эмпедокла Гёльдерлин возвращался в своих произведениях еще не раз.
Под влиянием Гёльдерлина и его лирического героя Ницше сам в 1871 г. делает наброски трагедии «Эмпедокл». В них уже заметны явные элементы философии позднего Ницше. Кстати, именно в эмпедокловском учении о переселении душ он нашел один из постулатов собственной теории вечного возвращения (кстати говоря, сама идея "вечного возвращения" была выставлена еще Пифагором и стоиками и, со слов Эпикура, воспета Лукрецием; в новейшее время эта мысль появляется у Лебона и Бланки, о чем Ницше, конечно, был осведомлен).
Но этим творческие параллели двух писателей не исчерпываются. В финале «Гипериона» Гёльдерлина звучит потрясающая филиппика в адрес немцев. «Варвары испокон веков, ставшие благодаря своему трудолюбию и науке, благодаря самой своей религии еще большими варварами... оскорбляющие как своим излишеством, так и своим убожеством... глухие к гармонии и чуждые ей, как черепки разбитого горшка... Я не могу представить себе народ более разобщенный, чем немцы... Говорю тебе: нет ничего святого, что не было бы осквернено этим народом, не было бы низведено до уровня жалкого вспомогательного орудия. Здесь все бездушней и бесплодней становятся люди, а ведь они родились прекрасными; растет раболепие, а с ним и грубость нравов, опьянение жизненными благами, а с ним и беспокойство; каждый год, который мог бы стать благословенным, превращается в проклятие для людей, и все боги бегут от них».
Ницше в работе «По ту сторону добра и зла» продолжает начатую тему.
«… «развитие» является истинно немецкой находкой и вкладом в огромное царство философских формул: оно представляет собою то доминирующее понятие, которое в союзе с немецким пивом и немецкой музыкой стремится онемечить всю Европу. <…> «Добродушный и коварный» — такое сопоставление, бессмысленное по отношению ко всякому другому народу, к сожалению, слишком часто оправдывается в Германии — поживите только некоторое время между швабами! Тяжеловесность немецкого ученого, его бестолковость в обществе ужасающим образом уживаются в нем с внутренней эквилибристикой и легкомысленной отвагой, которой уже научились бояться все боги. Кто хочет продемонстрировать «немецкую душу» ad oculos, пусть тот только приглядится к немецкому вкусу, к немецким искусствам и нравам: какое мужицкое равнодушие к «вкусу»! Как часто самое благородное и самое пошлое стоят здесь рядом! <…> … очень часто немецкая глубина есть только тяжелое, медленное «переваривание». <…> Эта доверчивость, эта предупредительность, эта игра в открытую немецкой честности является в наше время опаснейшей и удачнейшей маскировкой, на которую способен немец, — это его подлинное мефистофелевское искусство, с ним он еще может «далеко пойти»! Немец живет на авось, к тому же смотрит на все своими честными, голубыми, ничего не выражающими немецкими глазами… <…> Умен тот народ, который выставляет себя и позволяет выставлять себя глубоким, неловким, добродушным, честным и глупым: это могло бы даже быть — глубоко! В конце концов: надо же оказать честь своему имени, — ведь недаром зовешься das «tiusche» Volk, das Tausche-Volk (народ-обманщик)...» и т.д. и т.п.
Впрочем, истоки этой нелюбви к собственному народу понятны: оба поэта были не поняты, гонимы и несчастны в родной стране.
У Гёльдерлина же мы находим и предтечу ницшеанского Заратустры! Уже прозвучавшая выше фраза: «…все бездушней и бесплодней становятся люди, а ведь они родились прекрасными; растет раболепие, а с ним и грубость нравов, опьянение жизненными благами, а с ним и беспокойство; каждый год, который мог бы стать благословенным, превращается в проклятие для людей, и все боги бегут от них» подводит нас к идее Заратустры, к знаменитому ницшеанскому «Бог умер!. Умерли все боги…». А ведь у Гёльдерлина есть еще: «Я люблю человеческий род будущих столетий... Мы живем в такое время, когда все работает на будущее». Не правда ли, поразительное сходство с тем «мостом», который Ницше перебрасывает от человека к сверхчеловеку, с его «ближними» и «дальними» («…я советую вам бежать от ближнего и любить дальнего!», «Будущее и самое дальнее пусть будет причиною твоего сегодня…» Ницше «Так говорил Заратустра»)?
И еще у Гёльдерлина: «Но только ни за что не поддавайся обманчивой жалости, поверь мне, для нас есть еще одна радость. Истинная скорбь воодушевляет. Кто поднялся до страдания, тот стоит выше других. И это великолепно, что только в страдании мы обретаем свободу души...» («Гиперион»).
Сравните с Ницше «Так говорил Заратустра»:
«…искать надо скорее вины и страдания!..» «Все больше все лучшие из рода вашего должны гибнуть, – ибо вам должно становиться все хуже и жестче. Ибо только этим путем – только этим путем вырастает человек до той высоты, где молния порождает и убивает его: достаточно высоко для молнии!».
И об «обманчивой» жалости тоже есть: «…умываю я руку, помогавшую страдающему, …вытираю я также и душу. Ибо когда я видел страдающего страдающим, я стыдился его из-за стыда его; и когда я помогал ему, я прохаживался безжалостно по гордости его». Правда, выводы у философа жутковатые: «Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даешь им, и сердишься, что не даешь им. И заодно с ними грешников и угрызения совести!».
Внешние формы идей Гёльдерлина и Ницше схожи, смысловая наполняемость только другая и цель, и это меняет все. Человек Гёльдерлина, пройдя сам через страдания и очистив ими душу, познает страдания других и помогает им также возвысится, а для чего ищет страдания человек Ницше? Для него страдания – это гарантированный пропуск в рай, то бишь, в «сверхчеловеки»? Судя по всему, именно так, потому-то ему и не нужны конкуренты в лице других страдающих: «сверхчеловеков» (элиты, аристократов) не может быть много, именно поэтому, другой страдающий или нищий человеку Ницше, рвущемуся наверх, не ровня – «надо бы его уничтожить», раздавить конкурента!
Вообще вопрос неравенства был для Ницше очень болезненным. Известно, что сам он крайне редко хвалил кого-то и почти никого не цитировал, считая, что цитирование – это вид похвалы, а похвалу он рассматривал, как снисходительность хвалящего, что для самого Ницше было нестерпимо (А: “Бываешь хвалим только равными!” Б: “Да! И кто тебя хвалит, говорит тебе: ты равен мне!” ("Веселая наука")). Завышенная самооценка вкупе с прямо-таки патологической ранимостью и мнительностью приводили к тому, что и терпеть подобные снисходительные похвалы он не мог, и не получение похвалы было для него жестокой обидой.
Желание быть первым всегда и во всем плюс незнание реальной жизни и ее идеализация нередко подводили Ницше. Вспомнить хотя бы эпизоды его жизни, связанные с армейской жизнью и войной.
По причине близорукости Ницше был освобожден от службы в армии, но в 1867г. из-за нехватки людей в вооруженных силах он, тогдашний студент, был призван в прусскую армию, в один из артиллерийских полков.
Восхищаясь императором Бонапартом и канцлером Бисмарком, Ницше с энтузиазмом берется за новое для него дело.
«Солдатская жизнь не особенно удобна, - пишет он, - но она, пожалуй, даже полезна, если ее попробовать"enterments". В ней есть постоянный призыв к энергии, которая особенно хороша, как противоядие против парализующего людей скептицизма, действие которого мы наблюдали вместе с тобой. В казарме узнаешь свой собственный характер, в ней научаешься приспособляться к чужим людям, в большинстве случаев очень грубым. До сих пор все относятся ко мне, по-видимому, доброжелательно, начиная от капитана до простого солдата, к тому же все свои обязанности я исполняю усердно и с интересом. Разве можно не гордиться, если среди 30 рекрутов получишь отличие как лучший кавалерист? По-моему, это лучше, чем получение диплома по филологии...»
Правда, скоро служба начинает утомлять его, и энтузиазм Ницше поутих; оказывается, что будничная жизнь солдата не так ярка и красочна, как это казалось. Падение с лошади, плохо заживающий открытый перелом и больничная койка, длительный, очень болезненный курс лечения довершают дело. Признанный негодным к строевой, Ницше возобновляет учебу в университете и твердо решает стать преподавателем.
Второй раз попробовать свою удачу в военном деле ему предоставляется во время франко-прусской войны 1870-71гг. (подготовка к которой началась как раз с 1867 г.). Политикой Ницше не увлекается, но Бисмарк для него – герой без страха и упрека: «…я начинаю с громадным наслаждением любоваться деятельностью одного вполне определенного человека - Бисмарка: он дает мне своею личностью громадное поле для самых глубоких наслаждений. Его речи действуют на меня как крепкое вино: когда я читаю их, то как бы задерживаю язык, чтобы не слишком быстро глотать слова и возможно дольше продлить наслаждение. Я без труда понимаю из твоих рассказов о махинациях его противников, потому что ведь совершенно необходимо, чтобы все маленькое, сектантское, узкое, ограниченное восставало против подобных натур и постоянно воевало с ними» (из ответного письма своему другу Герсдорфу).
И опять мы видим проявления крайностей и противоречий его характера.
Услышав о начале войны, он пишет Роде: «Как ужасный удар грома, воспринимаю я известие об объявлении франко-прусской войны; точно какой-то ужасный демон обрушивается на всю нашу вековую культуру. Что будет с нами? Друг мой, милый друг, еще раз приходится нам переживать сумерки мира. Что значат теперь все наши желания! Может быть, мы присутствуем при начале конца? Какая пустыня кругом. Единственное спасение в отшельническом уединении, и мы с тобою будем первыми монахами», подписываясь «лояльный швейцарец» (он жил и преподавал в швейцарском Базеле).
Но очень скоро он меняет свое мнение на прямо противоположное и заявляет, что «я стыжусь моей праздности, которой я предаюсь в тот момент, когда мог бы применить к делу мои артиллерийские познания». Надо заметить, что война шла с явным немецким преимуществом, германская армия уже одерживает первые победы и ее воины стяжают славу на полях сражений! (И тут же возникает риторический вопрос: а возникли бы эти патриотические чувства, если бы Германия проигрывала?)
Порыв энтузиазма гонит Ницше в армию добровольцем. Правда, швейцарские власти позволили ему поступить только в санитарный отряд, и после кратких санитарных курсов Ницше отправляется на фронт. Война приводит его в восторг, особенно отправляющиеся в бой части. Во время битвы под Седаном он пишет: «Во мне проснулись военные наклонности, и я не в силах удовлетворить их. Я мог бы быть в Rezonville и Седане пассивно, а может быть, и активно, но швейцарский нейтралитет связывает мне руки». Эйфория длилась недолго, всего неделю. Сопровождая раненых и больных дифтеритом и дизентерией в госпиталь и находясь с ними в закрытом товарном вагоне трое суток, Ницше заразился и заболел обеими болезнями. Выздоровев, Ницше уезжает к родным в Наумбург.
Но даже такое кратковременное пребывание на настоящей войне дало Ницше возможность говорить следующее: «Да, наше общее мировоззрение получило, так сказать, боевое крещение. Я испытал то же, что и ты. Для меня, как и для тебя, эти несколько недель создали целую эпоху в жизни, во время которой в душе моей укрепились и утвердились все мои принципы... Я чуть не умер ради них...» (из письма Герсдорфу, бывшему в это время в рядах действующей армии). И еще: «Я переживаю совершенно новое для меня увлечение патриотизмом».
Война преобразила его, и он восхваляет ее. Именно на войне он почувствовал себя нужным своему государству и испытал гордость за свою родину. Тогда-то у Ницше и формируется убеждение, что только война способна преобразить человечество, только она может поселить в нем стремление к героическому и высокому.
А в Наумбурге и позже в Базеле опять происходит переоценка ценностей. Ницше начал посещать лекции выдающегося историка Якоба Буркхардта (1818-1897), полные скепсиса и пессимизма в отношении грядущего и ненавидевшего закончившуюся разрушительную войну. Ницше пересмотрел под влиянием глубоко уважаемого им Буркхардта свое отношение к франко-германской войне и освободился от угара патриотизма. Теперь и он стал рассматривать Пруссию как в высшей степени опасную для культуры милитаристскую силу.
«Меня очень занимает вопрос о ближайшем будущем, - пишет он Роде, - мне кажется, я усматриваю в нем черты видоизмененного средневековья. Спеши же уйти из-под влияния этой чуждой культуры Пруссии. Лакеи и попы вырастают в ней, как грибы, и наполняют своим чадом всю Германию». Тогда-то и появляется его первый памфлет «Давид Штраус, исповедник и писатель» из «Несвоевременных размышлений» (о которых мы говорили выше) со словами: «Общественное мнение в Германии как будто бы запрещает говорить о дурных и опасных последствиях войны, а в особенности счастливо оконченной войны; зато, тем охотнее слушают тех писателей, которые не знают другого мнения, кроме того общественного, и соревнуются в восхвалении воина, торжествующе следя за могущественным проявлением ее влияния на нравственность, культуру и искусство».
(Продолжение следует...)
____________________________________________________________
(1) Самоидентификация - процесс соотнесения себя с собой, в результате которого формируются представления о себе как о самотождественной, цельной и уникальной личности.
(2) caritas (лат.) – любовь как милосердие, а не эрос.
(3) Фили́стер (нем. Philister, собств. филистимлянин), презрительное название человека с узкими взглядами, преданного рутине; самодовольный мещанин, невежественный обыватель, отличающийся лицемерным, ханжеским поведением.
Филистер — человек без духовных потребностей. (Шопенгауэр). Тот, кто не ценит искусство, не разделяет связанных с ним эстетических или духовных ценностей.
(4) Франко-прусская война 1870—1871 — военный конфликт между империей Наполеона III и добивавшейся европейской гегемонии Пруссией. Война, спровоцированная прусским канцлером О. Бисмарком и формально начатая Наполеоном III, закончилась поражением и крахом Французской империи, в результате чего Пруссия сумела преобразовать Северогерманский союз в единую Германскую империю.
(5) Эмпедо́кл из Акрага́нта (ок. 490 до н. э. — ок. 430 до н. э.) — древнегреческий философ, врач, государственный деятель, жрец. Труды Эмпедокла написаны в форме стихотворных поэм. Был плюралистом, то есть признавал множественность архе. Являлся сторонником демократии. По характеру был очень тщеславен, считал себя божеством. В связи с этим его смерть окутана легендами. Рассказывают, что он, предчувствуя смерть, бросился в жерло вулкана Этна, чтобы его чтили как Бога. Однако Боги приняли его не полностью — без сандалий.
Ему принадлежит поэма «О природе», из которой сохранились 340 стихов, а также религиозная поэма «Очищения» (иначе «Искупления»; дошло около 100 стихов).
В поэме «Очищения» Эмпедокл повествует о судьбе живых существ, излагает учение о грехопадении души, ее перевоплощении в тела растений, животных и людей как наказании и освобождении от «круга рождений» после очищения от скверны. Сущность, которая участвует в круге перерождений, – не душа (как у пифагорейцев и Платона), а «демон» (божество). Сам Эмпедокл сообщает, что был раньше мужчиной и женщиной, рыбой, птицей, зверем.